«Ул. Гуантсмольцин, 446.
Мехико, Д. Ф.
14 августа.
Мистеру Джону Говарду Шарпу.
Отель «Домингес»,
ул. Виолетта.
Город.
Мой дорогой Джонни,
Так как я не могла видеть тебя вчера по дороге на рынок, где я обычно делаю покупки для дома и где я работаю, то спешу написать тебе это письмо и сказать, что я ужасно плохо спала из-за твоих слов для меня они жизнь а раз я никак не могу тебя видеть то говорю тебе что жду сегодня в 8 вечера поболтать, я надеюсь что ты тоже придешь.
С тобой прощается любящая тебя от всего сердца и всегда помнящая тебя
Хуана Монтес».
Как она узнала имя и адрес, меня не волновало. Могла раздобыть у той официантки из «Тупинамбы». Но само содержание, особенно упоминание о свидании, не состоявшемся якобы вчера, и о том, что она якобы не может спать из-за моих слов, – все это просто не лезло ни в какие ворота. Однако она хочет меня видеть, это самое главное; и вот еще задолго до заката солнца я уже настолько озверел от голода, что мне стало наплевать, как я выгляжу, как она посмотрит на меня, что все это значит и вообще. Пусть смотрит как на гремучую змею. Единственное, что меня интересовало, не найдется ли у нее под подушкой пары булочек. Все же я взял себя в руки, поднялся в номер, побрился и снова вышел с неугасающей надеждой, что свидание может закончиться ужином.
Я постучал в дверь, окошко открылось, и выглянула толстуха. Все четверо, видимо, только собирались на работу. Окно захлопнулось, но я успел расслышать, что Хуана мне что-то крикнула. Я ждал, и вскоре появилась она. На этот раз на ней было белое платье стоимостью песо в два, если не больше, белые туфельки и чулки. Она напоминала школьницу-выпускницу из какого-нибудь провинциального городка. Я сказал: «Хэлло, как поживаешь?», и она ответила, что очень хорошо, gracias, а как я? Я сказал, что жаловаться грех, и слегка подался к двери в надежде, что почувствую запах кофе. Но кофе не пахло. Тогда я вынул письмо и спросил, что все это значит.
– Да. Я просить тебя прийти. Да.
– Это я понял. Но остальное… У нас же не было никакого свидания, это уж точно.
Она продолжала изучающе смотреть на меня и на письмо, а я, несмотря на голод, на то, как по-дурацки она со мной поступила, и на всю нелепость ситуации, испытывал к ней то же чувство, что и прежде, чувство, которое испытывает любой мужчина к женщине и еще, пожалуй, к ребенку. Что-то было такое в ее манере говорить, держать голову, в каждом жесте и слове, от чего у меня перехватывало горло и становилось трудно дышать. Безусловно, ребенком она не была. Она была индианкой, и этим все сказано. И все равно горло перехватывало, может, даже сильнее именно оттого, что она была индианкой, так как это означало, что, какая она есть, такой навсегда и останется. Дело, оказывается, в том, что она просто не знала, о чем написано в письме, Хуана не умела читать.
Она позвала толстуху, та прочитала письмо вслух, после чего обе разразились сердитой трескотней. Вышли другие две подружки. Тут она схватила меня за руку:
– Авто. Ты можешь ехать, да?
– Да. Когда-то у меня был автомобиль.
– Тогда идем. Идем быстро.
Мы пошли по улице, завернули к какому-то сараю, где было устроено некое подобие гаража. Там жались друг к другу старые разбитые машины с наклеенными на ветровое стекло талончиками, наверное, для шерифа, и где-то посредине между ними красовался новехонький ослепительно красный «форд». Он сверкал, точно нарыв на шее матроса. Она подошла к нему, размахивая руками: в одной письмо, в другой ключи.
– Вот. Теперь мы ехать. Калле Венесуэла.
Я влез, и она влезла. Двигатель заводился немного туго, но все же завелся, и мы выкатили в уличную тьму. Я понятия не имел, где находится калле Венесуэла, она старалась показать, но совсем запуталась в лабиринте улиц с односторонним движением. В конце концов мы заблудились и оказались в центре только через полчаса. У парка она попросила меня притормозить, выскочила и подбежала к колоннаде, где за столиками под открытым небом располагалось человек пятьдесят парней. Перед каждым стояла пишущая машинка, каждый в черном костюме. В Мексике черный костюм означает, что вы человек очень образованный, а грязные черного цвета ногти – что у вас много работы. Когда я подошел, она яростно спорила с одним из парней. Наконец он сел за машинку, воткнул в нее листок бумаги, что-то напечатал и протянул ей. Она подбежала ко мне, размахивая листком. Я взял его. Там оказалась поправка: «Querido сэр Шарп» вместо «Querido Джонни», и она хотела знать, устраивал ли меня такой вариант.
– Это письмо большой ошибка.
Она порвала его.
Ладно, неважно. Результатом социалистических преобразований являлся тот факт, что ровно половина населения города приходила к этим идиотам с просьбой написать письмо, что и она сделала. Но, видно, парень был очень занят и не понял ее и потому соорудил любовное послание. Конечно, надо было прийти сюда и получить обратно деньги. Я не винил ее, но все еще не понимал, чего ей надо, и все еще страшно хотел есть.
* * *
– Авто! Тебе нравится, да?
– Сногсшибательная тачка! – Мы снова ехали по Боливару, и я давил на клаксон, что законом не возбранялось. В машины, предназначенные на экспорт в Мексику, первым делом ставили самые большие и громкие гудки, которые только можно было отыскать в Детройте; этот к тому же издавал два звука одновременно, что создавало впечатление, будто где-то в тумане на Ист-Ривер движутся навстречу друг другу два парома. – Похоже, твой бизнес процветает?
Я не хотел обидеть ее, слова слетели с губ непроизвольно, и если она это и заметила, то виду не подала.
– О нет! Я выиграла!
– Как?
– Билет. Ты помнить?
– О, мой билет?
– Ну да! Я выиграла. В лотерея, авто и пять сотен песо. Авто очень красивая. Но я не уметь ехать.
– Ну так я умею. Так что не беспокойся. Кстати, насчет пятисот песо… У тебя есть с собой хоть немного?
– О да. Конечно.
– Прекрасно. Тогда ты угостишь меня завтраком. Мой желудок пуст, muy[22]пуст. Понимаешь?
– О, почему ты сразу не сказать? Да, конечно, сейчас мы поесть.
Я остановился у «Тупинамбы». Ресторан еще не открылся, но кафе работало на полную катушку. Мы заняли столик в углу, где было темно и прохладно. Ухмыляясь, подошла моя старая знакомая, официантка, и я не стал тратить времени даром.
– Апельсиновый сок, самый большой графин. Яичницу из трех яиц с жареной ветчиной. Так, потом tortillas[23]стакан молока, мороженое, кофе со сливками.
