разлила их по отдельным банкам и убрала в мешок.
И шагнула в ночь. Воздух был холодным, бодрящим. Лес умолк.
Разумеется, вокруг парили тени.
Несколько, мягко сияя, скользили над травой. То были старые тени, бесплотные и полупрозрачные. Их очертания уже мало походили на человеческие. Головы были подернуты рябью, лица расплывались, словно кольца дыма. За ними стелились белые шлейфы длиной с руку. Сайленс всегда представляла, что это лохмотья, оставшиеся от их одежды.
Любую женщину, даже из рода Форскаут, при виде теней пробирал озноб. Разумеется, тени плавали по Лесу и днем, просто их не было видно. Но разожги огонь, пролей кровь — и они тут же настигнут тебя даже при свете солнца. Ночью тени вели себя иначе: реагировали на быстрые движения, на которые днем не обращали внимания, и быстрее расправлялись с любым нарушителем правил.
Сайленс достала банку с пастой. По округе разлился бледно-зеленый свет, тусклый, но в отличие от света факела ровный и устойчивый. Факелы ненадежны: если потухнут, снова их не разжечь.
Уильям-Энн ждала впереди с шестами для фонарей.
— Нужно двигаться тихо. — Сайленс прикрепила банки к шестам. — Разговаривать можно, но шепотом. Еще раз: ты должна слушаться. Причем сразу же. Эти бандиты убьют тебя не задумываясь, а то и сотворят что похуже.
Уильям-Энн кивнула.
— Ты недостаточно боишься.
Сайленс обернула банку с более яркой пастой в черную ткань. Их окутала тьма, но сегодня высоко в небе сиял Звездный пояс. Часть света просочится сквозь листву, особенно если не уходить далеко от дороги.
— Я… — начала Уильям-Энн.
— Помнишь, как прошлой весной взбесилась гончая Гарольда? — перебила Сайленс. — Помнишь, как она никого не признавала, а в глазах горела жажда убийства? Эти люди такие же, Уильям-Энн. Зверье. От них нужно избавиться, как от той гончей. Для них ты не человек, а кусок мяса. Понимаешь?
Уильям-Энн кивнула. Видно, что она все равно скорее взволнована, чем напугана, но ничего не поделаешь. Сайленс вручила дочери шест с более тусклой пастой. Слабый синий свет почти не разгонял тьму. Сайленс закинула шест с вторым фонарем на одно плечо, мешок — на другое и кивнула в сторону дороги.
К границе постоялого двора плыла тень. Стоило ей коснуться тонкого серебряного барьера на земле, как раздался треск, посыпались искры. Тень резко отшвырнуло назад, и она поплыла в другую сторону.
Каждый такой случай стоил денег. От прикосновения тени серебро разрушалось. За это и платили клиенты: границы постоялого двора оставались неприступными уже больше сотни лет и, согласно старой традиции, внутри не удерживали незваных теней. Такое вот перемирие. От Леса лучшего не дождаться.
Уильям-Энн переступила через границу, отмеченную большими серебряными ободами. Ободы были врыты внахлест и удерживались под землей цементом, поэтому так просто их было не вытянуть. Постоялый двор защищали три таких концентрических круга. Чтобы заменить секцию, требовалось ее выкопать и отцепить от остальных. Нелегкая работенка, которую Сайленс знала досконально. Не проходило и недели, как они проворачивали или заменяли какой-нибудь обод.
Тень, не заметив их, уплыла прочь. Сайленс не знала, то ли тени не видят обычных людей, пока те не нарушат правила, то ли просто не удостаивают их вниманием.
Вместе с Уильям-Энн они ступили на темную, довольно заросшую дорогу. За дорогами в Лесу почти не следили. Возможно, это изменится, если власти фортов хоть раз выполнят свои обещания. Тем не менее по Лесу путешествовали. Поселенцы ездили в форты торговать продуктами. Зерно с лесных пашен считалось питательнее и вкуснее, чем выращенное в горах. За кроликов и индеек, которых ловили силками или разводили в клетках, давали немало серебра.
Свиньи были исключением. Только житель форта мог додуматься зарезать свинью ради еды.
Благодаря торговле дороги были порядком исхожены, хотя деревья так и тянули вниз цепкие руки-ветви, пытаясь вернуть свою территорию. Лесу не нравилось, что его наводнили люди.
Мать и дочь шагали осторожно и неторопливо, не делая резких движений. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем что-то показалось впереди на дороге.
— Вон там! — прошептала Уильям-Энн.
Сайленс перевела дух. В свете пасты виднелись голубые капли. Теополис почти угадал, как она выслеживает своих жертв, но не до конца. Да, в свете пасты, известной как Пламя Авраама, сок болотного лука и правда начинал мерцать. Совершенно случайно он еще и оказывал расслабляющее воздействие на мочевой пузырь лошади.
Сайленс изучила дорожку из мочи. Она опасалась, что Честертон со своими людьми свернет в Лес сразу, как покинет постоялый двор. Маловероятно, но все же.
Теперь не осталось сомнений: она напала на след. Теперь если Честертон и свернет в Лес, то только спустя пару часов после выезда, чтобы не раскрыть маскировку. Сомкнув веки, Сайленс поймала себя на том, что твердит благодарственную молитву. Она помедлила. С чего вдруг ей вспомнилась молитва? Столько времени прошло.
Покачав головой, Сайленс пошла дальше. Она подпоила зельем всех пятерых лошадей, и след был четким.
Этой ночью Лес казался… особенно темным. Словно свет Звездного пояса проникал сквозь ветви слабее обычного. И словно меж стволов блуждало больше слабо сияющих теней.
Уильям-Энн вцепилась в шест с фонарем. Разумеется, она и раньше выходила из дома по ночам. Ни один поселенец не любил это делать, но ни один и не уклонялся. Нельзя все время сидеть взаперти, оцепенев от страха перед тьмой. Иначе чем ты отличаешься от обитателей фортов? В Лесу жить тяжело, часто смертельно опасно, зато ты свободен.
— Матушка, — прошептала Уильям-Энн. — Почему ты больше не веришь в Бога?
— Разве сейчас подходящее время, дитя?
Уильям-Энн глянула вниз. Они прошли мимо очередной светящейся голубым дорожки мочи.
— Ты всегда так отвечаешь.
— Да, я всегда стараюсь уклониться от ответа, когда ты спрашиваешь. Но обычно я не хожу ночью по Лесу.
— Просто сейчас мне это важно. Ты ошибаешься: я очень боюсь. Еле дышу. Но я же понимаю, что постоялый двор в беде. Ты всегда сильно злишься после визитов мастера Теополиса. Серебряную ограду меняешь не так часто, как раньше. И через день ешь только хлеб.
— И, по-твоему, это связано с Богом?
Уильям-Энн продолжала смотреть под ноги.
«О тени, — подумала Сайленс. — Она думает, что нас покарали. Глупышка. Вся в отца».
По шатким доскам они перешли Старый мост. В светлое время суток на дне расселины можно было различить балки Нового моста. Они олицетворяли обещания и дары фортов: всегда красивые на вид, но быстро изнашивающиеся. В числе тех, кто восстанавливал Старый мост, был и отец Себруки.
— Я верю в Запредельного бога, — сказала Сайленс, когда они оказались на
