кем это не обсуждаю. Девчоночья романтика не от мира сего — знаю, так подумает каждый. Но я не могу об этом умолчать сейчас.
В этот вечер ветер был… волшебным. Самым волшебным, таким я его раньше не заставала. Даже слёзы навернулись на глаза — показалось, что сейчас произойдёт самое настоящее чудо. Я смотрела из окна своего седьмого этажа на дорогу, деревья и отдалённые домики, слышала, как ветер шевелит листья деревьев, и вдыхала мой любимый аромат.
Он дул сильнее обычного. Но это мне нравилось. Похоже, вдалеке зарождалась гроза. Я улыбнулась: люблю грозы, в них тоже есть что-то чарующее. И наблюдать за молниями очень интересно.
Но пора спать. Пусть завтра выходной, но я так умаялась за день, к тому же уже поздно… сейчас попрощаюсь со своим ветром и улягусь.
«Спокойной ночи, родной».
Он ответил. Пробежался по щекам, скользнул в комнату, окутал плечи. Я улыбнулась. И со спокойными мыслями уснула.
А среди ночи проснулась. Внезапно, непонятно даже, отчего. Гроза отходила и была вовсе не громкой, так что меня разбудил не звук. И не свет от молний. Но что же?
Мне стало неспокойно. Как будто что-то случилось. Знаете, бывает такое: просыпаешься в ужасе, не понимая, в чём дело — а где-то происходит беда. И ты просто её чувствуешь.
Я открыла окно, чтобы вдохнуть свежий воздух и, если повезёт, тот запах, который всегда вселял в меня жизнь. Выглянула, сделала вдох…
И ничего. Гроза унесла мой ветер. Теперь просто пахло дождём и немножко озоном. Воздух стал прохладнее, так что я поёжилась.
Ладно. Пора спать. Тоже мне, вздумала просыпаться среди ночи по непонятным причинам!
Но беспокойство не оставляло меня. Я ворочалась в кровати несколько часов и заснула лишь под утро. Ночь была тяжёлой, давящей, мне всё время снилось что-то неприятное и страшное, и когда наступила пора вставать, я с радостью это сделала.
Я позвонила всем близким людям, некоторых даже немного удивив. Чего звоню, вроде и повода нет? Но зато сама успокоилась. С родными всё было в порядке, а значит, эта беспричинная тревога должна уйти подобру-поздорову. Беспокойство отодвинулось вглубь, прекратив донимать. Следующей ночью я спала уже спокойно.
Правда, вечером мой живой ветер не подарил мне любимый аромат, не пожелал спокойной ночи. Но я не стала считать это плохим знаком — ведь волшебный ветер и так появлялся не каждый день.
****
Его выхватил случайный взгляд. Вообще-то я уже начала рисунок — по памяти изображала лицо одной улыбающейся старушки. Недавно видела её в автобусе, долго рассматривала, и вот сейчас воспроизводила на бумаге. И закончила бы, если бы, задумавшись, не подняла глаза…
Расстояние довольно большое, поэтому не могу разглядеть мелочей. Но мне хватает и так. Потому что я ловлю себя на том, что не могу отвести глаз. Смотрю и смотрю, и уже в уме конвертирую его в карандашные линии.
Если подумать — обычный человек. Просто стоит, не двигаясь, ноги где-то на ширине плеч, на одну опирается чуть больше, чем на другую, но это не сразу заметно. Руки опущены, одна сунута в карман чёрной жилетки с поднятым воротником. Голова чуть склонена в сторону, как будто он очень глубоко задумался. Самый обычный, я таких много видела… казалось бы… но при этом такая гармония в его фигуре — как будто и телосложение, и одежда, и поза, и освещение создали нечто, близкое к идеалу.
«Только не двигайся! Только не двигайся! Не поворачивайся, хорошо? — бормотала про себя я, быстро переворачивая страницу и начиная наносить первые линии. — Очень, очень хорошо стоишь… ну просто изумительно… нет, всё не то, не то! Только не шевелись, умоляю!.. так…»
И как назло ничего не выходило. То есть выходило, но вовсе не то. Ведь никакой художник не сможет передать реальность такой, какая она есть. Во-первых — призма собственного взгляда, во-вторых — лист бумаги никак не может быть стопроцентным отражением реальности. Но у меня всегда получалось словить именно ту черту, что меня привлекала в людях. Например, взгляд, или улыбку, или гнев… а тут — просто стоящий ко мне спиной человек. У меня на бумаге. А в реальности…
Он поменял положение ног, одну подогнул, другую чуть вывел вперёд. Свободной рукой потёр затылок, потом сунул её в карман. Я про себя чертыхнулась, понимая, что уже не смогу нарисовать его прежнюю фигуру. Зато теперь мне была видна часть его лица — малая, кусок щеки и самый кончик брови. Но линия контура, от короткой чёлки и до воротника, завораживала.
«Да разве так бывает, чтобы…» — я собиралась возмутиться, потому что действительно — слишком уж лакомый кусочек этот парень. Его хочется рисовать, как бы он ни стоял. Со всех сторон бы осмотреть… но я не успела это подумать. Он как-то оживился, вскинул голову, я выхватила взглядом нос, кусок улыбки… и переключилась на его друга.
Походка… да, когда видишь такие движения, хочется тотчас же перестать создавать иллюстрации и заняться анимацией. Воссоздать его движения до самых мелочей, до едва уловимого покачивания плеч, до поворота головы, до… ох, до чего же красив… я даже головой закачала, не в силах поверить. И почему он не попался мне раньше? Я перевернула ещё один лист, оставив набросок ног предыдущего образца, и принялась за новую картинку. Парень уже остановился, пожал руку другу и принялся что-то ему говорить. Он стоял вполоборота ко мне, и я видела и руки, и грудь, и лицо… «Мамочки, как бы всё успеть… только не поворачивайся, только не поворачивайся…»
Не знаю, обратил бы на этих ребят кто-нибудь такое же внимание. Может быть, и нет. У меня ведь свой критерий измерения красоты людей. Нестандартный, потому что я могу найти совершенство почти в любом человеке — чаще всего этим и занимаюсь. И мои аханья по поводу того, что парень красив, вовсе не значат, что я влюбилась в него с первого взгляда. Прежде всего он — модель, образец, который я если хотя бы приблизительно не перенесу в свой альбом карандашом, буду жалеть всю жизнь.
В том-то всё и дело. У меня уже есть изображение очень красивой бабушки (с удивительно добрыми глазами и улыбкой богини мудрости), прекрасного мальчика (он весил раза в два больше нормы и в некоторых ракурсах из-за щёк было не разглядеть глаз, но в момент, когда он хмурился, мне показалось, что он очень красивый), замечательного мужчины (лет за шестьдесят, лысый и такой худой, что
