смеху!
— Ты что, сдурел? Люди ведь!
— А мы по околицам… Для страха!
— Откуда знаешь, как стрелять? Умеешь?
— Ничто! Пристреляемся! Так попросишь отца?
— Посмотрим… — неопределенно сказал Андрей, но знал: сделает все, чтобы Гришка остался дома. — Давай гони коней, хватит им мокнуть!
Они вывели коней на берег, Андрей вскочил на Серка и подъехал к хате Демчуков. Крикнул тетке Катре, что собирается в ночное, — пусть Филипп найдет его.
Филипп прибежал во двор к Жмудю уже после обеда, когда Северин Романович лег отдыхать, а Гришка сидел под присмотром матери и решал задачки — у него была переэкзаменовка на осень по математике.
Андрей позвал Филиппа в сарай, где на чердаке у него был свой уголочек — здесь хранил самые большие свои ценности: шкатулку с фотографиями отца и матери, собственную метрику, последнее письмо отца, в котором тот сообщал, что их часть отступила от Тернополя, и спрятанный между бревнами и крышей “шмайсер”. Тут же летом он и ночевал: на мягком сене спалось лучше, чем в маленькой комнатке во флигеле, где стояли две кровати — его и Павла, молчаливого пожилого человека, который работал по найму у Северина Романовича уже несколько лет.
Мальчики устроились на сене, и Андрей сказал полушепотом:
— Я такое услышал сегодня! Клянись матерью, что никому не скажешь!
— Еще чего, будто впервые меня видишь!
— Ты не шути, — блеснул глазами Андрей, — а клянись! А то случайно скажешь кому…
Филипп, положив руку на сердце, сказал, уставившись не мигая на товарища:
— Клянусь! Клянусь матерью, пусть язык у меня отсохнет, если скажу кому-нибудь!
— Так слушай. Сегодня ночью поднял меня дядька Северин и послал верхом на Грабов хутор, а там Коршун. Тот, как только услышал, что требует его какой-то Марк Степанюк, сразу на коня — и сюда. Но никакой это не Степанюк — немецкий офицер, и с ним еще один. Приехали с охраной на грузовой машине. Тот, второй, наверно, тоже какой-то чин. В плаще таком длинном, блестящем…
— Может быть, эсэсовец?
— Нет, молний на петлицах не было. Сели в машину и поехали, а Коршун приказал своим хлопцам, двое их было, седлать коней. Пока они возились, я и услышал… — Андрей снова осторожно оглянулся. — Они с дядькой Северином сидели на веранде и не видели меня. Понимаешь, этот немец приезжал к Коршуну, чтобы тот перехватил разведчиков…
— Каких разведчиков?
— Не понимаешь каких? Советских, конечно. Они почему-то идут от Горыни сюда, почему — не услышал, наверно, пробиваются к своим, и Коршун должен их перехватить. Между нашим озером и Черным. Надо их предупредить.
— Ну да, предупредить! А как? До Черного озера двадцать верст, и вояки Коршуна не будут спать.
Андрей как-то сразу сник: он и сам понимал, что задача трудная, вряд ли удастся предупредить, но надо попробовать.
— Я думал так… — начал не очень уверенно. — Возле озер места заболоченные, без проводников не пройти. А за Голомбами сухо. Скажем, что погоним коней на ночь, а сами — за Голомбы. Может быть, встретим их.
Филипп, наморщив курносый нос, сказал поучительно:
— Сам говорил, что бандеровцы будут искать разведчиков, поставят там посты…
— А мы опередим их. Попробуем пройти через Змеиный яр. Там в чащобе есть одна тропинка, ее мало кто знает.
Филипп поднялся, подтянул и без того короткие полотняные штаны, оголив худые лодыжки. Минутку постоял, задумавшись, потом захлопал глазами и спросил нерешительно:
— А может?.. — Румянец залил его веснушчатое лицо. — А может, возьмем автоматы и…
Андрей ответил не сразу. Лежал, подложив ладони под голову. Ему и самому хотелось взять автомат, даже руки зачесались. Он совсем неплохо стрелял. Вместе с Филиппом давно-давно, когда фронт только прокатился через Острожаны, они нашли возле лесного хутора, где держала оборону рота советских бойцов, несколько “шмайсеров” и немецкий ручной пулемет. Завернутый в тряпку, он лежал сейчас в сарае под сеном. Тогда же впервые и опробовали оружие, установили в лесу мишень и стреляли, соревнуясь, пока не научились за сто шагов прошивать ее короткой очередью.
Андрей представил себе, как они пробираются по лесной тропинке верхом, с автоматами на груди, как коршуновцы преграждают им путь, а они прорываются с боем. Но сказал глухо:
— Про оружие забудь. Ты что, сдурел. Все дело погубишь!
Филипп с независимым видом положил руки в карманы и возразил с гордостью:
— Мы бы им дали прикурить! Этим коршуновским воякам…
— Хвастун! — осуждающе бросил Андрей.
Филипп обиделся, шмыгнул носом, поднял сжатые кулаки, но сразу же сообразил, что сейчас не до сведения счетов.
— Без оружия так без оружия, — неожиданно легко согласился он.
— А отец тебя пустит в ночное?
— А они с матерью собираются на ночь сети ставить. Так утром будут выбирать. Никуда не поедут. Я Белку и уведу в ночное. Только Сергейка может прилипнуть. Как с ним, брать?
— Конечно. Побудет с лошадьми, если нам придется отлучаться.
— Ладно, я побежал, а то мама велела огурцов нарвать к обеду.
Филипп шмыгнул в проем, из которого торчали концы лестницы, и бесшумно исчез, будто зарылся целиком в сваленном в сарае сене. Он вообще-то был одни кости да кожа, поэтому, хоть и были они с Андреем одногодки, никто не давал ему больше одиннадцати лет.
Андрей еще немного полежал, потом неторопливо спустился по лестнице во двор.
Гришка уже закончил занятия и был на улице. Андрей подошел к веранде, где сидела тетка. Глянув туда-сюда, почесал затылок, выражая нерешительность, и тетка Анна сразу же заметила это.
— Ну, чего тебе? — спросила. — Я ведь вижу, так и распирает тебя…
— Да ничего меня не распирает. Хотел только спросить, можно ли — Гришке со мной в ночное? Мне вдвоем лучше, но… перекупался он сегодня и снова кашляет…
— Что-то не заметила.
— Сдерживается при вас. Я и говорю, вы бы не разрешали без ватника.
— Сам поедешь. У тебя здоровья на двоих хватит, а он мальчик болезненный…
— Мне что… Я и сам управлюсь, но он просился… — Андрей был доволен: тетка Анна костьми ляжет, а ни за что не отпустит своего дражайшего сынка в ночное.
Так что и это дело можно считать улаженным.
Впереди на Серко ехал Андрей. Конь шел спокойно, изредка фыркая, и парень время от времени гладил его по
