Вернее, спросонья она не сразу поняла, что это телефон, сначала-то показалось, будто где-то набат ударил и даже примерещилась белёная церквёнка с колокольней, мощный тын, тяжко закрывающиеся ворота и чей-то истошный крик послышался: «Бежи-им!»
Ну, Мария и побежала: соскочила с постели, потянув за собой и простыню, и одеяло, и ещё что-то – подушку вроде бы. С разгона едва не влетела лбом в книжный стеллаж, по-слоновьи топая, скатилась с лестницы: а вдруг звонок важный? А вдруг?..
Оказалось, ничего сверхсерьёзного не происходило, Луна на землю не упала, конец света, как водится, откладывался на неопределенное время, а Павел к старой жизни возвращаться пока не собрался. Просто Ирина решила побеспокоиться, как там дела у сердечной подруги, и дать непутёвой ещё немного руководящих указаний.
Маша постояла, вслушиваясь в очень деловое, такое по дневному собранное журчание из трубки, тяжко вздохнула, почесала ногой под левой коленкой и уселась на ступеньку – приятно тёплую, уже успевшую прогреться от солнечной лужи, разлившейся по всей лестнице. И только тут заметила, как за перилами и ещё немного дальше, за окном, что-то сияет – в мультиках вот так же куча сокровищ светится или там сундук с драгоценностями.
Мария приподнялась, вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что это такое интересное, но никакого клада не обнаружила, лишь кусты, кажется, крыжовника, а за ними грядка чего-то лопушистого, тёмно-зелёного. Вот эти разлапистые листья, явно только что обильно политые, и рассыпали щедрые горсти солнечных зайчиков, да с крохотными, но отчётливо видимыми радугами. А самая большая радуга-дуга светилась над ещё чистой, не успевшей впитаться в землю лужей, в которой неторопливо плавали опилки.
– Слушай, Ир, – для себя же неожиданно брякнула Маша, перебивая журчание в трубке, – а тут речка есть?
– Есть. Мухлонька, – не сразу ответила сбитая с панталыку подруга.
– А Волга? – тяжко поразилась Мария.
Мухлонька её как-то не слишком вдохновила.
– Волга дальше, до неё ещё километров пять, а что? – насторожилась Ирина. – Или?.. Блаженная, не купаться ли ты собралась? – Это было сказано таким тоном, словно госпожа Мельге изъявила желание принять ванну в сточной канаве. – Подруга, деревенские речки – это ж не наш размерчик!
– А что наш размерчик? Коста дель Соль[1]? – разозлилась Мария и тут же носом шмыгнула. Про Коста дель Соль она вспомнила зря, нельзя про это думать. – Ириш, ты извини, но мне уже пора, – зачастила Маша, метя хвостом не хуже лисы. И заметёшь тут! Вот догадается прозорливая Ирина Геннадьевна, что у Мельге опять глаза на мокром месте, так хлопот не оберёшься. – У меня… молоко сейчас убежит!
– «А у вас молоко убежало», – очень правдоподобно передразнила Ирка мультяшного Карлсона и сама же себе ответила: – «Боже мой! Молоко убежало! Позвольте, какое молоко? У меня на плите нет молока!» Слышишь, блаженная, я тебя спрашиваю: какое молоко?
– Кашу я варю, овсяную, – буркнула Маша. – Всё, Ирин, перезвоню.
Каши захотелось, аж подташнивать начало: овсяной, на жутко жирном, жутко вредном, настоящем молоке, с солнечным куском сливочного масла и ещё, может, с вареньем. Малиновым. И ломтём свежей булки, чтоб прямо от батона отломить.
Марии даже показалось, что запахло молоком и горячим хлебом. Впрочем, реальных перспектив и на засахаренное варенье не было, но госпожа Мельге всё равно отправилась искать кухню.
И правильно: кто сидит, сложа руки, тот ничего и не получит. К тому же, надежда умирает последней. Вернее, последним умирает надеющийся, надежда-то, по логике вещей, сразу перед ним, но сути дела это не меняло. Да и есть на самом деле очень хотелось, ведь в желудке, кроме нескольких чашек кофе и собственных проглоченных слёз, уже больше суток ничего не было.
Кухня обнаружилась сразу за неудобным углом печки: маленькая, странно вытянутая в длину, но зато с двумя плитами разом. Первая, украшеная суровой надписью «Волгоргаз», угрожающе топорщилась чугунными крылышками конфорок и неплотно прикрытой дверцей духовки. Вторую ничего не украшало, потому что её намертво вмуровали в печь. Хотя, может, и не вмуровали, а так проектом было задумано?
Но и это, конечно, никакого значения не имело. Добыть огня не представлялось возможным, потому что последний раз спички при себе госпожа Мельге носила ещё в институте, да и то на третьем курсе. На четвёртом Павел решил бороться за здоровый образ жизни и спички вместе с зажигалками утеряли свою актуальность.
– Там вдали за рекой разгорались огни-и, – задумчиво затянула Маша, оглядывая кухню. – В небе ясном заря догора-ала…
Волшебства не бывает, вот и спички от призыва не появились, зато в самом углу, в крохотном закутке между белёным печным боком и эпилептически трясущимся холодильником обнаружилась ещё одна дверь. А за ней ущербная комнатушка-чулан, в которой едва поместилась панцирная кровать с по-солдатски скатанным матрасом, над ней божница и несколько икон – одна побольше, другие поменьше. И никаких спичек, естественно.
В каморке сильно пахло пылью. Мария чихнула, по-простецки вытерев нос тыльной стороной ладони, решительно прошагала к узенькому окошку, потрясла раму, просыпав на некрашеный подоконник горку трухи. Рама жалобно всхлипнула, но поддалась, распахнулась, зарядив Маше в нос залпом запахов чуть-чуть ещё влажной травы, сухого сена, близкой реки и ещё чего-то такого, кажется, медвяного, и ещё чего-то эдакого, вполне возможно свеже-липового.
Довольно далеко, с большой экспрессией, но вполне мирно проорали: «Ко-ольк, ты мне сегодня купоросу-то разведёшь?» Мария прислушалась, но ответа так и не дождалась, только где-то в размякшей полуденной тишине дома ровно тикали часы, да взрыкивал холодильник.
– Не будет тебе купоросу, – решила Маша, покачав надсадно скрипящую створку. – Ну и ладно.
Мельге обернулась к божнице, мучительно соображая, что сейчас важнее: любопытство или спички, спички или любопытство – вот в чём вопрос. За немедленную попытку добычи огня активно голосовал голод. За столь же немедленное удовлетворение любопытства неуверенность, что она сможет разжечь плиты даже с помощью огнемёта.
К тому же, есть было всё равно нечего.
***
Большая икона оказалась не слишком и большой, пожалуй, поменьше папки для документов, но такой закопченной и покрытой настолько толстым слоем липковатой грязи, что Марии пришлось почти лечь грудью на подоконник, чтобы разглядеть лики. Конечно, большим знатоком иконографии она себя не считала, но всё-таки в своё время…
– Добрый день! – раздалось даже не над ухом, а вроде бы непосредственно в голове.
Маша не вздрогнула, не вскрикнула, зато едва не упустила икону, но всё-таки успела поймать её, прижав к животу. Ну, ещё сердце решило с чего-то, будто в горле ему будет удобнее.
– Я вас напугала? – Женщина, стоявшая за окном, расстроилась так правдоподобно, что даже поспокойнее стало. Уж слишком неопасной она выглядела: волосы вытравлены почти до одуванчикового цвета, зато брови, которые она огорчённо сложила домиком, чёрные, густые, почти брежневские. Сарафан в шикарных розах – Ирка такую расцветку называла «цветуи» – лип к непросохшему купальнику. На плече полотенце. На ногах древние резиновые «вьетнамки» и алый, чуть облупившийся педикюр. Ну, в общем, шик по-деревенски как он есть. – Простите, честное слово, не хотела. Не знала, что у Кислициных снова кто-то живёт, а то бы, конечно… Понимаете, если напрямки идти, через ваш участок, то до речки гораздо ближе. Раз – и уже на бережку. Но теперь-то я больше не буду, понятно, да и соседям скажу. Вы только не подумайте…
