Закарпатье ездила, там нашла какую-то, которая у кого-то из местных попов Святое Причастие прикупает…, вот именно, – вот именно, – удовлетворённо хмыкнула в ответ на утробно-болезненный вздох Надежды Николаевны "а правда ли это? Может?" – вести верные, я сама на себе это почувствовала.
– А деньги? Откуда же Она столько денег взяла?
– Дом продала, а сама сейчас, люди разное говорят, то ли в Киеве, то ли здесь, в Одессе. Ну да ты не боись, милочка, не боись. Они, эти западэнки, слишком много о себе думают, мы тоже, здесь, не лыком шиты, тоже умеем "шашкой махать". Так что ещё посмотрим кто кого…
– Борьку зарежем, – деловито тараторила одна из бабушек, поглаживая по спине, приникшую к ней, плачущую маму.
– Жалко конечно, – вторила ей, без малейшего сожаления в голосе к предназначенному в заклание кабану, вторая, безпричинно суетясь вокруг них и непрерывно чмокая в затылок племянницу-невестку, – но надо, доченька, надо – раз такое дело.
– Так я его тогда сегодня не кормлю раз такое дело, – деловито осведомился дядя Вова, топчась у входной двери очередной раз собираясь выйти на улицу "перекурить'это'дело", – его из загона то не выташшышь, а сытый он сам не выйдет.
Племенной хряк, которого держали только ради того, чтобы поиметь денег от случек с привозимыми со всей округи готовыми к размножению свинюшками, к вечеру визжал так, что казалось дрожит сам сырой и холодный воздух, как только что зачерпнутая из колодца вода.
– Вовка, а ты чё? Чё удумал а? – суетливо ёрзал вокруг деловито расхаживающего по двору дяденьки прибежавший неведомо откуда мужичок, – Борьку резать? А зачем? Деньги нужны? А…, понятно…, жалко, как мы теперь без Борьки, вся округа почитай на нём…, купить? Бог с тобой! Откуда у меня стока? А вот знаешь чё? Давай сменяемся? Ну да! Понятное дело, что моя хрюньдельция весом вполовину меньше вашего Борьки, но ведь он – кабан, в самом таком сейчас! – задрав над головой руку, сделав кисть "рюмкой" и покрутив ею, – мясо то, пованивать будет, здесь дорого не продадите, а везти куда-то, этож такая морока! А я, ещё и приплачу малость, – присунувшись с готовностью наклонившемуся к нему дяде Вове, что-то забормотал почти на ухо, дико тараща глаза и потрясывая жидкой бородкой.
– Эммм, – удовлетворённо закряхтел хозяин "племенной'надежды'всего'района", – так то, оно конечно…, щас, я только с мамой посоветуюсь, как она скажет – так и будет.
Занырнув в дом на несколько минут, вышел из него уже с ведром свинячьего корма. Подойдя к подпрыгивающему от нетерпения мужичку, хлопнул его по с готовностью протянутой сухонькой ладошке:
– По рукам! Но только, что б сегодня всё сам и организовал: Борьку увозишь, свою Маньку привозишь, чтоб до темноты, а то мы завтра с утра уже на свежину настроились. И не корми свою, – крикнул вслед резво улепётывающему старичку, который чуть притормознув и оглянувшись покивал в ответ головой, – эх, как дядь Петю то разобрало, – повернувшись к стоящему вместе с Андрюшей Юрию Венедиктовичу проговорил его двоюродный брат, – он жешь! Юрка, ты прям не представляешь как на нашего Борьку обзавидовался. Это ж не в первый раз торг то был. Ну да ладно, может всё и к лучшему, да и Борьке посытнее у него ещё поживётся, чем у нас. У дядь Пети, дочка то, сейчас, завскладом пристроилась. Ну, правда в "командировки" иногда приходится с председателем в район ездить, но зато при "деле"…, – посмотрев в сторону замызганных построек из которых доносился истошный визг голодного хряка, – ладно, пойду, покормлю Бориса, а то не ровён час сдохнет от натуги и обмениваться нечем будет.
Смешной мужичок произвёл "рокировку" свиных тел практически молниеносно. Не прошло и часа как послышалось тарахтение трактора. Дюжие, сами похожие на одетых в телогрейки хряков, мужики сначала деловито выпинали из сараев Бориса и затолкали его в пустую клеть стоящую рядом с прицепом, затем лихо сняв с него и протащив по двору клетку с застенчиво-испуганно повизгивающей молодкой, с восхищёнными солидным весом племенного хряка возгласами загрузили Борьку наверх. Не столько помогавший им, а сколько путавшийся под ногами дядя Петя, облегчённо хлопнув себя по ляжкам по окончании загрузки, выхватил из-за пазухи свёрнутую в комочек тряпицу и ринулся к дяде Вове. Увидав, как тот отрицательно мотнул головой, на ходу изменив направление подбежал к стоящим на крыльце бабушкам.
– Пересчитывать будешь? – спросил доставая из тряпицы завёрнутые в неё купюры с профилем "вождя'мирового'пролетариата" и отдавая их стоящей ближе к нему женщине.
– Ага! Щас! – презрительно фыркнула та в ответ, передавая деньги своей сестре, – ежели там хоть рубля не хватает, мы ж тебе яйца оторвём, ты нас знаешь.
– Давай, давай! Беги уже, – по-царски повелительно довершила вторая засовывая деньги за пазуху.
К вечеру, перед самым заходом, резкими порывами злого северного ветра с неба как будто сорвало грязное ватное одеяло низколежащих облаков и выглянуло неприветливое, сиренево-розовое зимнее солнце. Похолодало и запарило замерзающей сыростью. Оживившаяся от удачно устроившихся, благополучно разрешившихся дел мама потащила Андрюшу погулять по селу:
– Вот школа наша…, здрасьте…, сюда мы с твоим папой до десятого класса. А вон, видишь? Вон там, там речушка наша и место для купания. Как я в девчонкой купаться любила, не передать! Нет, Андрюша, сейчас не пойдём, далековато туда по полям по грязи. Это летом, пятнадцать минут бегом и там, ноги сами несут, как на крыльях.
Вдруг, мамин голос как споткнулся, взгляд бессильно и растерянно упёрся в одиноко стоящий на отшибе села дом окружённый покосившимся, кое-где упавшим и лежащим на земле забором. Тёмные, не отражающие света, обращённые на восток окна показались Андрюше глазницами однажды увиденного им собачьего черепа, неведомо как оказавшегося в зарослях позади их дачного огорода.
– Мам, мам, что случилось? Почему ты? Что это за дом? – затормошил Андрей маму за рукав.
– Нет, нет, ничего, – очнулась от набежавшей на неё «чёрной тени» Надежда Николаевна, – пойдём домой, сыночка, поздно уже.
Нежданно-негаданно предназначенная на съедение молодая свинка, всю ночь, то поднимала панику визжа отчаянно, как обижаемая тяжкими побоями молодая женщина, то примолкала, как будто понимая тщетность «своих'мольб'о'пощаде».
То ли спавший, то ли опять не спавший Андрюша, сквозь дремоту слышал тихий, но увесистый топот многочисленных обитателей большого дома и их мягкое, возбуждённое от предстоящего дела перешёптывание. Слышалось бряканье посуды, жуткие, царапающие звуки затачиваемых ножей, недовольное бормотание отца и дяди Вовы, у которых никак не получалось нормально разжечь одну из приготавливаемых для дела паяльных ламп.
Потом перед самым рассветом всё стихло. В морозно-сером, тихом полумраке особенно резко, разбиваемым стеклом, звенели одинокие
