стены. - Но я знаю способ воспламенить камень. Если причинишь мне боль или оскорбишь, я сожгу все, что у тебя есть. Ты станешь нищим, - в темных глазах я читаю ужас, вызванный моими словами, - и пойдешь побираться.
- Врешь! - выдыхает он. - Не посмеешь благодетеля своего обидеть…
- Ты заставлял меня работать на износ и кормил хуже животных, - напоминаю спокойно. - Ты мне не благодетель.
- Я тебя в порошок сотру, коза драная! Я тебя… - мужчина повышает голос и сжимает крупные кулаки, но расслабляет их, когда пара мужчин поднимаются из-за столов, готовые вмешаться.
Мариус замолкает, и тогда я беру слово:
- Убить меня ты не сможешь. Хотя если бы и мог… Знай, я не держусь за полуголодное прозябание. Но если уж мне придется страдать, то только вместе с тобой.
- Ты… Ты… - «дядя» пыхтит от злости, но оскорбить меня не решается.
Кажется, до мужчины дошло, что у необдуманных слов бывают последствия. Чтобы закрепить результат, повторяю:
- Ты стоишь перед выбором. Если выберешь мучить меня, то готовься к нищете. Или можешь относиться ко мне с уважением и грести денежки рекой. Что ты выберешь?
Он с неохотой выдавливает из себя «Деньги» и больше не смотрит мне в глаза.
Последний его взгляд мне совершенно не нравится. Поэтому, укладываясь спать поздно вечером, я прячу под подушкой кухонный нож.
Если что-то и стало понятно из сегодняшнего разговора, так это то, что расслабляться мне ни в коем случае нельзя.
Глава 6
На следующий день в трактире появилась кухарка, энергичная женщина в годах, и моя новая рутина пополнилась вкусной, домашней едой. Через несколько недель ее чудесной стряпни я перестала напоминать себе оживший скелет, когда случайно замечала свое отражение в стеклянных поверхностях. Тело постепенно принимало здоровые, спортивные очертания, отдаленно напоминая предыдущую версию меня.
В новом овале лица больше всего мне нравились ярко-голубые глаза. Будучи кареглазой брюнеткой, в прошлой жизни я почему-то всегда завидовала голубоглазым. Темно-русые волосы от хорошего питания быстро сделались блестящими, шелковистыми, а главное, перестали выпадать, как во время линьки.
Единственное, что меня не устраивало в новой внешности, - это пухлые губы, придававшие лицу чуть больше чувственности, чем мне бы хотелось. Но тут уж, как говорится, из песни слова не выкинуть. Я старалась держать рот всегда плотно сжатым и смотреть на всех построже, чтобы не вызывать ни у кого лишних мыслей.
Хотя, по правде говоря, у меня почти не оставалось времени на кого-то смотреть. Потому что свободное от уборки и «подай-принеси» время я оттачивала владение огненной магией. Книг о магии в деревне не имелось, как, собственно, и магов. Пришлось всему учиться самой, следуя инстинктам.
Все мои инстинкты, взламывая логику, буквально кричали, что огонь живой, что он ощущает меня, любит и реагирует на мои мысли. Уже зажженный, он послушно выполнял мои приказы, а вот создавать пламя из воздуха получилось далеко не сразу. Сначала я представляла в ладонях жар. Мысленно наращивала его интенсивность, а потом усилием воли «разжигала» нагретое пространство до реальных всполохов.
Со временем порождать огонь с нуля стало получаться за пару секунд, что позволило усложнить трюки на представлении. Неудивительно, что популярность моих вечерних выступлений росла день ото дня, как и благосостояние Мариуса.
Тот, зараза, моих усилий не ценил. Мужчина не смел бросить вызов мне в лицо, поэтому гадил исподтишка.
Как-то раз он сподобил здоровенного фермера Рыжего Грега зажать меня в углу темного сарая с весьма недвусмысленными намерениями. «Рянке уж больно по нраву всякое срамное», - нашептал «дядя» туповатому парню, который несказанно удивился моему бурном у отпору. Думаю, смачные фингалы, что появились вскоре на щекастой физиономии Мариуса, достались ему от разозленного Грега!
В другой раз мужчина уговорил кухарку приготовить мне пирог со сморчками, дескать, способствующих развитию магии. Не знаю, можно ли рвоту назвать магией… Наверно, можно, но с очень большой натяжкой.
После съеденного пирога я три дня пролежала у Марии, предаваясь магии очистки организма. К счастью, знахарка и на сей раз меня выходила.
В благодарность я сразу же отправилась к кузнецу и попросила доставить доброй женщине самую дорогую дверцу для печки, которой та однажды любовалась. «Дядя Мариус просил записать на свой счет», - злорадно пропела я привычную фразу.
В конце концов, поразмыслив, я поняла, что больше так продолжаться не может. Жить в состоянии хронической войны я не намерена.
Хотя мои нервы способны выдержать подобный стресс какое-то время, но выдержит ли его организм? Убить меня Мариус не может, а вот покалечить — запросто. Я все больше утверждалась в мысли, что побег — мой единственный выход уцелеть.
Я решила по чуть-чуть откладывать медленно портящиеся продукты, чтобы подготовиться к побегу. Но для этого надо было сделать тайник. В редкие, свободные минутки я осматривала комнату, в которой спала, чтобы оборудовать там потайное местечко. Можно было бы выковырять камень покрупнее из стенки, затем еще один — и тайник готов!
Мне показалось, что в самом ближнем к кровати углу камень держится совсем неплотно. Стоило чуть-чуть подцепить булыжник, и он практически вывалился сам. А за ним… Я обнаружила за ним пустое пространство!
Точнее говоря, оно было не совсем пустым. Там лежала небольшая тетрадь, вдоль и поперек исписанная аккуратно выведенными закорючками. Листы были влажными, но вполне хорошо сохранились. Надписи не размазались. Откуда-то появилась уверенность, что эта тетрадка осталась от предыдущей хозяйки тела.
Я пообещала себе прочитать записи, когда у меня будет для этого время и силы. Засунула тетрадь в мешок, куда собиралась складывать вещи для побега, мешок — в настенную дыру и задвинула обратно камень.
В один прекрасный день собравшись с духом, я взяла свои заготовки, флягу с водой и направилась на край деревни. Дошла до последнего двора и... с размаху врезалась в невидимую стену. Твердый наощупь сгусток энергии протянулся на многие десятки, а то и сотни метров по периметру деревни.
Напрасно я пыталась нашарить брешь, стучала по преграде кулаком, ногами пинала. Твердая невидимая стена с легкостью выдерживала мой напор, а вот брошенный мною камень пролетел сквозь нее беспрепятственно. Пришлось вернуться в трактир несолоно хлебавши.
Мне показалось, весь остаток дня «дядя» смотрел на меня чересчур пристально. Будто догадывался, что я собиралась покинуть деревню.
Обычно после раздачи завтрака постояльцам у меня оставалось около часа свободного времени, которое я тратила на отработку трюков. Но после своего неудавшегося
