объелся?!
— Он врет все, нигде не учится. Видишь же, сидит, словно воды в рот набрал, шельмец…
Слова Бяшима были до того неожиданны для Чары, что тот лишился дара речи и округленными, полными недоумения глазами поочередно разглядывал братьев.
— Как это так, не учится? — все же сумел выдавить из себя Чары через некоторое время.
— Об этом ты уж лучше спроси самого Еди, — еле сдерживая гнев, ответил ему Бяшим. — Об этом я сам узнал вчера от Овеза. «Взяли бы своего брата к себе, а то он в городе кормится тем, что подчищает навоз в конюшне», — заявил он мне.
«Ах, вот откуда все это идет!», — зло подумал Еди, хотя и сознавал, что держать в тайне подобное долго навряд ли было возможно. Он вообще-то и не думал скрывать от своих братьев то, что бросил учебу, но в эти дни ему просто не хотелось прибавлять своим близким огорчений.
Овез опередил его. Все стало всем известно. Еди, вначале было растерявшемуся, теперь стало как-то легче, теперь нечего скрывать от братьев. Чему быть, того не миновать.
Тумарли, направляясь от тамдыра с выпеченными чуреками, приостановилась рядом с братьями и, еще даже не совсем разобравшись что к чему, начала вздыхать и громко ахать: «О боже, сохрани и помилуй, тоба-тоба…» И Бибигюль вышла из дома с ребенком на руках. Волнение охватило все семейство.
Четыре пары глаз уставились на Еди. В глазах Чары Еди прочитал растерянность и жалость к нему. В глазах Бибигюль он видел печаль и безграничную, почти материнскую к нему нежность. Глаза Бяшима были полны гнева и стыда за своего младшего брата. А Тумарли глядела на него свысока, с презрением.
— Ты же ведь писал, что учишься, Еди? — спросил Чары, прервав затянувшееся молчание.
— Заврался вконец… Он и отца обманывал… — дрожа от гнева выпалил Бяшим. — Что молчишь, отвечай!
— Бяшим! — голос Чары прозвучал строго.
Бяшим в силу послушания, принятой в туркменских семьях, поумерил пыл, но все же решил высказаться до конца!
— Нет, Чары, я не могу смириться с этим… Если, теперь, когда умер наш отец, каждый будет делать, что ему заблагорассудится, ничего хорошего из этого не выйдет. Пусть он завтра же отправляется в город и продолжает свою учебу…
Бяшим, забывшись, вытер глаза тряпкой, вымазанной сажей. Это еще больше разозлило его, и он, плюнув в сердцах, швырнул тряпку себе под ноги.
— Ну что вы напали на мальчика?! Давайте сначала разберемся… — вмешалась в разговор Бибигюль.
— Если не учился, чем же он интересно занимался там… в городе?! — перебила ее Тумарли, раскладывая горячие чуреки на скатерти.
Бибигюль, делая вид, что не услышала слова своей сварливой снохи, посадила ребенка на кошму, подошла к Еди, погладила его по голове и проговорила ласковым голосом:
— Еди-джан, ты не серчай на нас. Ты же ведь знаешь, Бяшим всегда был несдержан и доверчив. Стоит ему кому-то нашушукать, так он и поверит. Вот я бы нашлась, что ответить этому Овезу… Ты ведь не бросил учиться, не так ли?!
Еди ответил Бибигюль грубо:
— Нет, не учусь… Теперь довольны, да?! Не учусь…
— Вот тебе и ответил. А то, Бяшим доверчивый, его, мол, обманули… Нет дыма без огня, раз говорят. Так что-то случилось все же! — вызывающе прикрикнула на Бибигюль Тумарли.
— Не сумел поступить или тебя исключили, Еди-джан? — не обращая внимания на слова Тумарли, продолжала допытываться Бибигюль.
— Поступил. Проучился два месяца, потом бросил. Теперь довольны?! — грубо отозвался Еди.
Бяшим взорвался:
— Вы посмотрите на него, еще и хорохорится! Бесстыдник! Да ты понимаешь, что опозорил нашу семью? Как мы теперь посмотрим людям в глаза, а?!
Чары, схватившись за голову, опустился на кошму: «Значит, все правда, не учится более наш брат, а то, что сам ли ушел или его отчислили, не имеет значения…» Он долго сидел молча и бесшумно шевелил губами, занятый только ему самому известными мыслями. Зловещая тишина настала в семейном кругу.
— Хорошо, что отец не дожил до такого позора… А как он бился из последних сил, чтобы хоть одному сыну дать высшее образование… Он так надеялся на тебя, Еди, так надеялся… Ты ведь знаешь, что наши старшие братья ушли на фронт со студенческих скамей и сложили головы на поле брани, отец вернулся с войны без ноги… Ведь они защищали нас, тебя, чтобы ты смог учиться, получить образование. А ты?! Эх, Еди, подвел ты нас, а мы-то надеялись на тебя…
Чары сказал эти слова тихо, но они прозвучали оглушительно.
— Если ты не уважаешь нас, своих братьев, так уважил бы отца своего. Помнишь, что сказал отец, провожая тебя на учебу?! Так я тебе напомню. «Иди, сынок, и учись, учись за себя, учись за своих братьев, которые сложили головы в битве за Родину!» Вот как сказал отец. И губы Бяшима задрожали.
— Беда не приходит одна, говорят. Отец умер, тут еще он со своей учебой… — язвительно дополнила слова мужа Тумарли.
Еди, заранее зная, что его не поймут, решил было отмолчаться, но когда упомянули отца, он не сдержался:
— Провожая меня, отец меня другими словами напутствовал: «Иди, сынок, будь человеком. Жизнь сложна, и ты постарайся в ней найти свое место».
— Ну и нашел же ты свое место! — прервал его Бяшим. — В городе на конюшне навоз подбирать… Что, городской навоз розами пахнет?
Бибигюль не находила себе места. Она всматривалась в лица братьев, пыталась что-то сказать, но ее опередил Чары:
— Не думал и не гадал, что так случится в нашем семействе. Но делать нечего… Давайте не будем горячиться, а обсудим все как следует. Вопрос один, ехать одному из нас в город и вновь устраивать его на учебу, или пусть он остается в селе. Если не определим окончательно, к хорошему это не приведет…
Бяшим вновь вспылил:
— Да что тут советоваться, Чары?! Пусть завтра же выезжает в город и продолжает учебу.
— Вуз — это тебе не нарукавник счетовода, который можно, плюнув, бросить сегодня, а завтра поднять, как ни в чем ни бывало. Бяшим… — укоризненно сказала Бибигюль, намекая на то, что он часто ссорился с председателем колхоза.
Но Тумарли тут же вмешалась в разговор, защищая своего мужа:
— По-твоему, выходит, что Еди, забросив учебу, должен стать городским мусорщиком?!
Если бы не подъехал Варан-хан на своем мотоцикле с коляской, семейный совет мог бы превратиться в семейную перепалку.
Варан-хан, участковый милиционер, — высокий, атлетического сложения человек с длинными, пышными усами — слез с мотоцикла и направился к хозяевам дома, на ходу разглаживая полы своего тесноватого кителя:
— Салам-алейкум!
