о том же… Ну ладно, хорошо. Я разрешаю тебе платить за все, но через десять лет… куплю тебе машину.
Мы с Джиневрой и Стефанией плетемся обратно, по направлению к дому Стеф. Ее родители пригласили меня отужинать. Я до сих пор еще не виделась с Лукрецией, мамой Стеф. От Сан-Поло мы идем через большой белый мост рядом с вокзалом и далее движемся по основному маршруту туристов, длинной улице Листа-ди-Спанья, до самого дома. Эта часть Венеции — подделка, дешевка для наивных и доверчивых: дрянные магазины, дорогущие кафе, пункты доступа к Интернету, гостиницы не лучшего пошиба… Здесь проходит единственная прямая дорога, ведущая от вокзала к мосту Риальто, поэтому по ней идут все. Можно не спешить, мы просто вовлечены в движение толпы, а впереди нас ожидают дом и ужин. Мысль об этом кажется приятной.
— Как хорошо без машины. Я нисколько по ней не скучаю, — говорю я.
— Знаешь, как называют вождение автомобиля в Риме? — спрашивает Стеф. — Визжи и езжай!
— А ты сейчас куда? — обращаюсь я к Джиневре.
— Провожу вас до дома, а потом пойду к себе, ужинать.
— Это значит, ты делаешь крюк — всю дорогу в ту сторону с нами, а потом обратно к себе?
— Мне не трудно. Я предпочитаю быть слугой, а не господином, — отшучивается она.
— Стеф, не могу понять, а почему здесь нет бедняков, — произношу я спустя какое-то время. — Похоже, здесь вообще нет классовой системы как таковой.
— Да, верно, бедных в Венеции нет, — она переходит на итальянский. — По крайней мере, бедных в британском понимании. У нас общество нетривиальное. — И снова по-английски: — Социальные различия есть, но они очень глубоки и скрыты.
— А вы? К какому слою общества вы относитесь?
Деликатная пауза.
— С маминой стороны у нас очень, очень старая семья, поэтому у нас красивые дома, много произведений искусства.
— Твоя семья относится к аристократам?
— Да… хотя нет, — отвечает Стефания осторожно.
— К интеллигентам?
— Да… Вероятно, что-то наподобие, — соглашается моя подруга, но мне кажется, она скромничает.
Пока мы втроем пережидаем, позволяя толпе протиснуться в устье особенно узкой улочки, я замечаю высоко в стене металлические кольца. К ним когда-то привязывали лошадей. Джиневра деликатно поясняет:
— Мне кажется, что это городской миф, зародившийся где-то в семнадцатом веке. Сама подумай, как можно было водить лошадей вверх и вниз по мостам? Проходы слишком узки, лошади над каналами сталкивались бы друг с другом! И потом, лошадям нужно движение, а где бы они тренировались? Нет, лодки и пешая ходьба во все времена в Венеции были гораздо удобнее.
Мы смотрим на канал и видим, как длинная черная пустая гондола беззвучно огибает угол. Золотой завиток на конце похож на воздетый коготь дракона. Пузатый гондольер одет в черно-белую фуфайку, как у каторжника, на голове канотье, но мне почему-то кажется, что он не особо похож на хрестоматийного итальянца.
До сих пор я каталась только на трагетти — гондолах, пересекающих Большой канал за сорок центов. Я стояла в лодке, и у меня было полное ощущение, что меня переносят в пригоршне над рулонами бархата.
— Ты на такой плавала? — спрашиваю я у Стеф, когда гондола скрывается из вида.
Она морщится презрительно:
— Это не для венецианцев.
— Поездка на гондоле стоит шестьдесят евро, — замечает Джиневра, — а песни они поют неаполитанские. Ничего общего с Венецией.
— Так все это просто надувательство?
— К сожалению, да. Ты уж извини.
В тот вечер родители Стефании устроили потрясающий ужин: изящные тарелки костяного фарфора, серебряные приборы, полотняные салфетки, красное вино, печеная фасоль со сливочным маслом, нежнейшее мясо под зимним, согревающим изнутри соусом, сыры и хлеб нескольких сортов, шоколадные конфеты «Charbonnel et Walker» — мой подарок.
Что за человек Лукреция Риттер, мать Стеф? У нее очень короткие вьющиеся седые волосы, похожие на мочалку из проволоки, подтянутая жилистая фигура; белое, точно напудренное мукой лицо, широкие скулы обтянуты тонкой кожей. Выражение лица очень напряженное, чтобы не сказать чопорное, взгляд пронзительных синих глаз холоден и строг. Все в ней говорит о мудрости, проницательности и жесткости. Она бледная и сухая, как деревяшка, просоленная морем и выбеленная солнцем. Лукреция объясняется на безукоризненном английском, но интонации твердые, почти немецкие. Голос у нее резкий, надтреснутый. И притом — удачный брак явно налицо: в какой-то момент разговора (по-итальянски) Грегорио восторженно расхохотался и нежно растрепал Лукреции волосы. Лукреция заметила, что я на них смотрю, и на скулах у нее выступил румянец — холодные розы на снегу.
Мы со Стеф отправляемся погулять с собакой — после такого ужина нужно размяться. Знакомлюсь с Неро, властелином этого семейства: черная длинноносая псина средней величины. Стефания нашла его в Милане: кто-то запихнул щенка в мусорный контейнер, а она вытащила. Хотя Неро и купается в роскоши (надо видеть, как во время ужина его морда с блаженно прикрытыми глазами покоилась на коленях у Грегорио), он сохранил все замашки уличного пса. Пронзительно тявкая, он несколько раз наскакивает на меня, после чего успокаивается.
Грегорио выходит проводить нас на лестницу и — очевидно, из общих соображений — решает объяснить мне, как добраться до вокзала.
— Видишь мост?
— А, да.
— Не ходи по нему. Иди в другую сторону. По дороге на железнодорожный вокзал нет моста. Если видишь мосты, беги прочь!
— С удовольствием займусь марафоном. Полезно для ног, учитывая, сколько здесь мостов.
— Кстати! А ты знаешь, что марафон в Венеции на самом деле называют «Вверх и вниз по мостам»? Очень сложный маршрут.
Мы прекращаем разговор, так как Неро уже внизу у дверей и активно рвется на улицу.
Выходные проходят в полнейшем спокойствии. Я пытаюсь перенимать невозмутимость, изящество, основательность, стиль и вежливую непреклонность во всем. Мне известно расхожее представление о сердечных, благородных, но вспыльчивых итальянцах, однако суть их сердечности — не в слепом благодушии, а в жизнерадостном отношении к соблюдению этикета, ответственном — к сохранению семьи и традиций и в оптимистичной надежде на то, что ничто не будет меняться со временем. Нужно хорошо выглядеть, прилично себя вести и четко осознавать свое положение в обществе (что касается меня, то я — молодая благополучная женщина, подруга единственной и неглупой дочери из старой семьи с устоями).
Как-то днем я писала в гостиной свои заметки и услышала голоса на лестничной площадке.
— Я хочу познакомить тебя со своей подругой, — говорит кому-то Стеф по-итальянски.
Едва я успела закрыть тетрадку и подняться, как в комнату, улыбаясь, вошел высокий, совсем юный стройный красавец: весь золотистый, с рыжеватыми волосами и нежным румянцем.
