так уж плохо—сегодня разрешили иметь книги, бумагу, чернила, так что с завтрашнего дня я сажусь за работу. Питаюсь — сносно, здоровье — недурно, настроение — ровное и спокойное, хотя во время допроса немножко взволновался. Увы — человек я, и человек ты знаешь какой.
…Камера у меня большая, 10 и 7 шагов, в ней два окна на Куру и прекрасный вид на азиатскую часть города, разбросанную на крутой горе, очень оригинальную и своей жизнью и физиономией. Я смотрю из окна и наблюдаю, как работают за рекой против меня кожевники, как проводит свой день одна маленькая девочка, ловят рыбу наметкой и так далее. Иногда хочется взять на руки Максима и подбросить его к потолку, но я долго сентиментальным не бываю.
В сущности — знаешь что? и у тюрьмы есть свое достоинство, это — ее режим. Больше писать не стану.
Хлопочи о поруках, будь здорова и спокойна, береги сынишку, и — ты хорошо сделаешь, если, не ожидая меня, переедешь на дачу в Мызу или поедешь к Марии Сергеевне. Я думаю, что и с поруками дело затянется, поэтому в интересах ребенка тебе не следует жить в городе. Поезжай-ка в Самару, Катя. Маме своей ты бы не сообщала о происшествии со мной — скажи, что состояние моего здоровья вдруг ухудшилось и я уехал на Кавказ. Разумеется, она узнает правду, но уже тогда, когда факт будет лишен остроты.
Итак — до свидания, Катя! Пиши подробнее. Да, напиши-ка издателю, пусть он вышлет мои книги для отзыва в Тифлис, газете «Кавказ», — она была ко мне благосклонна. Целую сынишку и тебя.
Алексей
Как поживают птички? Если ты их не выпустила, то выпускай. Я теперь понимаю, до чего неудобно сидеть в клетках, и — хочу быть гуманным. Будь же спокойна, нужно привыкать к несчастиям — их и еще не мало будет у тебя. Помни только, что ничто не бесконечно, все пройдет. Держись крепче!
24
Е. П. ПЕШКОВОЙ
17 [29] мая 1898, Тифлис.
Сегодня получил сразу четыре письма от тебя. Спасибо, но, Катеринка, зачем же писать ежедневно? Как всё на свете, и частописание имеет свою смешную сторону. Не обижайся на это, а лучше пиши не так часто и побольше.
Пожалуйста, не беспокойся обо мне — я живу неплохо, уверяю тебя. Внешние условия, здоровье, самочувствие — все это вполне удовлетворительно — и, право, я живал в условиях неизмеримо худших.
На поруки меня, наверное, выпустят.
Будем говорить серьезно — не правда ли, Катя, утомительно и беспокойно жить со мной? Вспомни все прожитое, подумай и будь уверена, что всякое твое решение, хотя бы оно было и неожиданно для меня и тяжело, — я приму без малейшего протеста. Я нахожу нужным заявить это тебе потому, что мне совестно пред тобой, я чувствую себя виноватым в том, что не даю тебе жить спокойно, легко и радостно. Сознание этой вины — вот самое худшее в моем положении, самое тяжелое и печальное. Но — бросим это.
Буду рассказывать, как живу. Встаю я, должно быть, рано, а может быть, под местной широтой дни вдвое длиннее наших северных дней. Иду мыться, потом пью чай, читаю, пишу, смотрю в окно — до обеда. Обед приносят в полдень. Дают два блюда, — первое — нечто универсальное. В этом ястве соединены все виды круп и овощей, есть в нем мясо, есть перец, иногда есть соль, но никогда нет ни тараканов, ни каких-либо иных насекомых — и именно это последнее и чрезвычайное обстоятельство и является главным достоинством кушанья. Потом дают котлеты — прекрасные котлеты для наказания чревоугодников! Я их ем, ибо я понимаю: смертных затем и сажают в тюрьмы, чтоб они испытывали кое-что неприятное. Еще я покупаю яйца, булки, сыр и — говоря серьезно — в общем питаюсь хорошо. Самочувствие — тоже удовлетворительно, оно даже лучше, чем было в Нижнем за последнее время. Гиббона скоро прочту. Очень жалею, что не взял с собой Плутарха, — и кстати прошу — не давай никому моих книг. Пожалуйста, береги их. Поедешь на дачу, хорошенько уложи их, запри, покрой сверху клеенкой или чем-нибудь непромокаемым и поставь в сухое место. Я должен Гец три рубля за переплеты. Отбери также книги у Ланина. Поведение птиц меня радует — милые существа! Мне будет грустно не найти их по возвращении, особенно я пожалею о снегирях и лазоревках.
Продолжаю описание моего дня. После обеда — повторяю программу утра. Часов в шесть — пью чай. Опять читаю, пишу, смотрю в окно. Ложусь, по обыкновению, поздно. В камере всю ночь, до утра, горит лампа, — это, я думаю, сделано для того, чтоб ключник мог, взглянув в окошечко, устроенное в двери, видеть, не перепиливаю ли я решеток в окнах или не собираюсь ли повеситься. Я не хочу ни того, ни другого, тем более, что решетки чертовски толстые, под окном ходит часовой, а вешаться — не на чем.
Замок стоит на скале, над Курой, и от стены его до края отвесной скалы не более двух аршин расстояния. Кура — грязна, как кухарка, и ревет, как бешеная. Ее течение настолько быстро, что я удивляюсь, как она не разрушит фундаменты домов, которые она омывает, и не подмоет скалу, служащую основанием замка. Она не широка — я из своего окна различаю физиономии на том берегу. Против моих окон — кожевенные заводы, каменные, правильной кубической формы, дома с плоскими, залитыми цементом, крышами. Целыми днями на крышах работают кожевники. Тут же что-то вроде постоялого двора, куда ежедневно туземцы приводят баранов, ишаков, чем-то нагруженных мулов. В реке — иногда ловят рыбу наметкой. Первая линия домов против моих окон стоит в воде, и, постепенно поднимаясь по горе, дома влезают на высоту крыши замка. Они очень оригинальны и грязны, некоторые окрашены в синюю краску — здесь своя эстетика — все они с террасами. На террасах кейфуют восточные человеки, иногда являются фигуры женщин в широких белых покрывалах. Вижу я также ребятишек, но, кроме злого шума Куры и, иногда, заунывной музыки зурны, — ничего не слышу. А должно быть много шума и движения, много своеобычной жизни среди этих неуклюжих домов, в узких улицах, ползущих по горе. Вся эта часть города кажется грудой хлама, выброшенного из мешка и рассыпавшегося по горе от вершины ее до волн реки. Ее могли бы оживить и скрасить церкви, и тут есть две, но местная церковная архитектура — отвратительна. В церквах здесь — я имею в виду только архитектуру — ничего величественного, торжественного, поднимающего дух, к тому же и окрашены
