– Благодарю вас, мадемуазель.
– Вы с ней будете об этом говорить?..
– Пока еще не знаю… Скажите, пожалуйста, вам не случалось видеть отца в обществе какого-нибудь другого человека?
– Никогда.
– Он никогда не давал вам никакого адреса?
– Мы всегда встречались где-нибудь около Сены, у Нового моста или у моста Искусств.
– Последний вопрос: во время этих встреч он бывал одет так же, как обычно, то есть в ту же одежду, которую носил у вас дома, на улице Де-Дам?
– Однажды, это было только один раз, недели две назад, он пришел в сером костюме, которого раньше я на нем не видела, потому что дома он никогда в нем не появлялся.
– Благодарю вас… Вы, разумеется, ни с кем об этом не говорили?
– Ни с кем.
– А нет у вас дружка где-нибудь по соседству?
– Клянусь вам…
Он был доволен, хотя причин для этого не было: дело не только не прояснялось, но, наоборот, запутывалось. Возможно, он был рад, что интуиция не подвела его и ночная догадка подтвердилась? А может быть, причина была в том, что он уже «заболел» своим беднягой Трамбле, который столько лет умудрялся водить за нос эту зловеще унылую Жюльетту и скрывать от нее свою вторую жизнь?
– Люка, вели войти этому господину…
Теодор Жюсьом, продавец птиц с Луврской набережной в Париже.
– Я пришел в связи с фотографией…
– Вы узнали убитого?
– Еще бы, мосье. Он был одним из моих лучших клиентов… И вот приоткрылась еще одна сторона жизни Мориса Трамбле. Не реже раза в неделю он заходил в лавку Теодора Жюсьома и просиживал там целые часы, слушая пение птиц. Его страстью были канарейки. Он покупал их во множестве.
– Я продал ему не меньше трех больших вольеров.
– Вы отвезли их к нему на дом?
– Нет, мосье. Он увозил их сам, в такси.
– А его адреса вы не знали?
– Я не знал даже его фамилии. Он просил называть его мосье Шарлем. Так все его и звали, не только мы с женой, но и наши продавцы. О, это был ценитель, истинный ценитель. Я никогда не мог понять, почему он не показывает своих канареек на конкурсах. Некоторые из них отлично пели и могли бы завоевать не один приз, уверяю вас, это были бы первые призы…
– Как, по-вашему, он был человеком богатым?
– Богатым? Нет, мосье… Обеспеченным… В нем не было заметно скупости, но счет деньгам он знал…
– В общем, человек вполне положительный?
– Превосходный человек, и клиент, каких у меня не много…
– Он никогда не приходил к вам еще с кем-нибудь?
– Никогда…
– Благодарю вас, мосье Жюсьом…
Но мосье Жюсьом не уходил.
– Есть одно обстоятельство, которое меня занимает и несколько даже беспокоит… Если верить газетам, то в квартире на улице Де-Дам нет никаких птиц. Если бы канарейки, которых он покупал у меня, находились там, об этом, разумеется, не преминули бы написать, не правда ли? Их было у него никак не меньше двух сотен, а ведь это не каждый день…
– Иначе говоря, вы опасаетесь, что они…
– …Да, находятся в таком месте, где теперь, когда нет мосье Шарля, о них некому позаботиться…
– Хорошо, мосье Жюсьом, я обещаю: если нам удастся разыскать их, мы вас об этом тотчас поставим в известность, и вы сможете позаботиться о них должным образом, если, конечно, не будет поздно.
– Благодарю вас… Это, главным образом, моя жена тревожится…
– До свидания, мосье Жюсьом…
Дверь закрылась.
– Ну-с, дружище Люка, что ты обо всем этом думаешь? Заключения экспертов получил?
– Только что принесли…
Прежде всего заключение судебно-медицинского эксперта. Из объяснений доктора Поля следовало, что смерть Трамбле была делом чистой случайности.
Сорок строк медицинских терминов и рассуждений, в которых комиссар ничего не смыслил.
– Алло, доктор Поль?.. Не будете ли вы любезны объяснить мне, что вы хотели сказать в своем заключении?
– Что, собственно, пуля не должна была проникнуть в грудную клетку убитого, потому что обладала для этого недостаточной пробивной силой, и что, не угоди она каким-то чудом в тонкую мышечную ткань между ребрами, она никогда не достигла бы сердца и не могла бы причинить ранения, опасного для жизни. Ему просто не повезло, вот и все! – заключил доктор Поль. – Нужен был известный угол прицела… И чтобы он сидел именно в такой позе…
– Вы полагаете, что убийца учел все это, когда целился?
– Я полагаю, что убийца – болван… Болван, который, быть может, стреляет и не совсем уж плохо, раз он сумел застрелить вашего Трамбле, но который никогда не сумел бы прицелиться так, чтобы пуля попала именно в сердце… По-моему, он вообще слабо разбирается в огнестрельном оружии…
Это подтвердил также и Гастин-Ренетт, эксперт по оружию. Согласно его заключению, пуля была от пневматического ружья, какими пользуются в ярмарочных тирах, свинцовая, трехмиллиметровая.
Любопытная деталь: убийца тщательно отточил пулю, чтобы сделать ее более острой.
Когда Мегрэ обратился за разъяснениями, эксперт ответил:
– Да нет, ее убойная сила от этого нисколько не увеличилась. Наоборот. Проникая в тело, закругленная пуля причиняет больше вреда, чем остроконечная. Человек, сделавший это, несомненно, воображал, будто он придумал что-то очень умное, в действительности же он в огнестрельном оружии ничего не смыслит.
– В общем, дилетант. Где-нибудь, наверно в детективном романе, вычитал что-то такое и понял как раз наоборот.
Вот и все, что удалось установить к одиннадцати часам утра на другой день после убийства Мориса Трамбле.
На улице Де-Дам Жюльетта металась между своими повседневными делами и новыми заботами, которые принесла с собою смерть главы семьи, к тому же еще смерть насильственная. В довершение всех бед с утра до вечера ее осаждали газетчики, а на лестнице подкарауливали сидевшие в засаде фоторепортеры.
– Что нужно было от тебя этому комиссару?
– Ничего, мама…
– Ты говоришь неправду… Все и всегда говорят мне неправду… Даже твой отец и то лгал мне, обманывал меня целые годы…
Слезы текли у нее ручьем, она всхлипывала, шмыгала носом и продолжала говорить, суетиться по хозяйству, раздавать тычки детям, которых нужно было успеть к завтрашнему дню, для похорон, одеть во все черное.
Где-то двести голодных канареек ждали, когда их накормят.
И, обращаясь к Люка, Мегрэ со вздохом сказал:
