Так вот слова мужика изумили Широкова. Откуда этот простоватый на вид дядька, знал это слово. Более того, употребил его именно по отношению к нему, Мите?
— Что уставился? Твоя что ль? А чего ты тут в красоте, а баба твоя в простом вагоне?
— Женщина не моя. Просто помог.
— Жалостливый, да?
— При чем тут жалость? Тяжело ей было, вот и помог. Да, вам-то какое дело?
— Вот я и говорю — кавалергард. Рыцарь, млин, — ну потешался мужик, как умел.
Митя такого не позволял никому.
— Дуло залепи, — его словами мужик не обиделся, даже засмеялся.
— Эва как. Борзый?
— Борзый, не борзый, а ржать надо мной не нужно. Сел в вагон и сиди себе, в окно смотри. Я в собеседники к тебе не набиваюсь.
— Ладно. Остынь, — мужик беседу решил продолжить, — Ты никак в Москву? На заработки или на постоянку?
— Тут все в Москву. Экспресс. Без остановок.
— Я это к чему, просто рожа у тебя решительная и напуганная разом. Я сам такой был, когда рванул из Ярославля в столицу. Что делать там будешь? — ну докопался по полной.
Митя не хотел заводить долгой дорожной беседы, но попал таки под обаяние «поезда». Да, в поездке случайному попутчику можно было рассказать даже то, что таилось ото всех. Просто потому, что знаешь — случайная встреча. И нет никакой надежды на то, что увидишь ты своего соседа хотя бы еще раз в жизни.
— Хочу открыть свой ресторан. В Ярославле было у меня свое дело. Но… В общем, хочу большего.
Мужик покивал и выдал свой вердикт:
— Дохлый номер.
— Вам откуда знать?
— Ты не кипятись, кавалергард. Если говорю, значит, знаю, — и на митькиных глазах превратился мужик из вальяжного, пошловатого типа, в серьезного «пахана».
Как? А так. Ехидный взгляд уступил место, хмурому, стальному. Лицо затвердело. Брови сошлись над переносицей. И голос тоже изменился.
— Я на платформе стоял и охреневал. Ведь ни одна тварь не подошла к бабе. Сам уж было ломанулся, а тут ты. Мля, что за долбучее время? Все боятся пупы надорвать. Лишний раз задницей ворохнуть не хотят. Ушлёпки. Бабе помочь чемодан дотащить — уже подвиг. Козлячья демократия.
Митя разумно промолчал в ответ на вдохновенную речь.
— Ресторан в Москве дело гиблое. Там их, как грибов после дождя. Все закрываются, не успев открыться, — а дальше пошла беседа обо всем.
Двое мужчин говорили долго. Ночь промелькнула незаметно. Высказано было много. Похоже, что разговор принес облегчение обоим. О чем говорили? О жизни. Пересказать такое сложно, да и не нужно.
На вокзале в Москве Митю ждал сюрприз и тот самый, заветный, счастливый случай. Шанс. На платформе встречали того мужика (дядю Славу) крепкие ребята в костюмах. Подхватили его вещи и застыли в ожидании приказа. Дядя Слава обратился к Мите, не замечая своих подчиненных, видимо.
— Митяй, я не благодетель по жизни, сам понимаешь, но долг хочу один отдать. Когда в Москву приперся, ошалевший и дурной, мыкался как умел. Бедовал. И тогда помог мне мужик один. Помер потом, а я так и не успел ему отплатить. По ходу придется мне тебе помогать, раз такая оказия вышла. Забирай свои манатки, и поехали. По дороге озвучу тебе свое решение, а ты сам думай.
В салоне дорогого авто премиум класса дядя Слава (Вячеслав Сергеевич Бахирев) сделал Мите предложение от которого никто бы не отказался. И Митя тоже, не отказался.
— Есть у меня здание одно. Сойдет тебе под ресторан. Я бы мог стрясти с тебя бабла, но если уж долги отдавать, то сполна. Даю тебе год. Если к исходу выгорит у тебя дело твое, здание подарю. Если нет, не обессудь. Стрясу аренду по полной программе.
Выгорело. Но, не просто так. Митька жилы рвал. Работал до темноты в глазах. К концу оговоренного срока, дядя Слава пришел в «Ярославец», поужинал. Огляделся.
— Да. Парень ты не фуфло. Добро. Забирай дом. Мне уже ни к чему. Врачи говорят, допрыгался дядя Слава.
Дальше они напились. Что было, что творилось, Митя не помнил. Да это и неважно. Просто знайте, что Митька был с дядей Славой до самого его конца и все время думал о том, что слово «кавалергард» было Знаком. От мамы. Оттуда. Даже за гранью, она нашла способ помочь ему, своему сыночке.
* * *
— Дмитрий Алексеевич, — Гена Кудрявцев, завхоз «Ярославца» гудел приятным басом над ухом уставшего хозяина, — Все путём. Гости разошлись. Езжайте домой. Вера сказала мне про пол в холле. Завтра днем порешаю. Печку починим, по гарантии. Я заменил диван в эркере на новый. Там стол большой, диван нужен покрепче. Гости подлокотники расшатали. Непорядок.
— Ага, — Митя выдавил из себя одно только слово и направился к выходу.
Дома был к двум часам ночи. Переоделся, умылся, сварил кофе и захотел курить. Широков не был курилкой. Но, от усталости бывало, хотелось посмолить. Взял сигарету из пачки, купленной месяца два тому назад, чашку с кофе и вспомнил о новом законе, который запрещал курить на балконах. Ладно, не проблема. Спуститься по лестнице и покурить у подъезда тоже недурно. В доме не смолил, потому, что запаха въевшегося табака не выносил.
Накинул пальто на плечи и вышел на площадку. Из двери квартиры Якова Моисеевича показался молодой человек, характерной внешности. Высокий, сутуловатый, с печальными черными глазами. И это в два ночи? Кто таков?
— Приветствую. Новый сосед, верно?
— Здравствуйте. Он, самый, — Митя протянул руку черноглазому, получил солидное рукопожатие, — Дмитрий Широков.
— Давид Гойцман. Можно — Дава.
Стало быть сын Якова Моисеевича?
— Можно — Митя, и на ты. Я покурить, — Широков кивнул в сторону лестницы.
— Идем. Место покажу.
Парни тихо, ночь же, направились туда, куда вел Дава. А вел он на черную лестницу. Между вторым и третьим этажом была дверца неприметная. Вот туда соседи и ввинтились. Прошли коридорчиком, который заканчивался небольшой площадкой с тремя дверьми. Одна — на лестницу и две в помещения, предположительно, хозяйственные. На площадке диванчик искусственной кожи, стоячая пепельница, фикус в огромной кадке и окошко. Его и приоткрыл Дава.
— Здесь курильщики кучкуются. Уютно.
Они сели и молча закурили.
Митя прихлебывал кофе, а Дава делал из дыма колечки и пускал их к потолку. Ну, не самое интеллектуальное занятие, однако они же не на лекции в Политехе, верно?
— Слышал, ты успел познакомиться с нашими? Ну и как? Не уели тебя соседи?
— Люди, как люди.
— Не скажи, Мить. Ни одной простой фигуры тут нет. Собакевичи, например, те еще ехидны. Я люблю бабулек, они интересные, но это не значит, что они милашки. Кстати, дочери известного ювелира. Внучки еще более известного ювелира. И правнучки ювелира Царского двора. В их семье много секретов. Ну, и денег, разумеется, — это Мите было понятно и без пояснения Давы, одни серьги Фиры чего стоили!
