— Наконец-то.
Я складываю руки, прокручивая все в голове.
— Итак, может, сделаешь эту свою штуку пальцами, чтобы привлечь всеобщее внимание? А я встану на стул и скажу: «Спасибо вам всем, что пришли. Это здорово. Я надеюсь, что вы…»
Тут я понимаю, что Логан не слушает. Потому что он больше не стоит рядом со мной. Он стоит у стереосистемы — выключает музыку, затем складывает ладони рупором у рта.
— Убирайтесь к чертовой матери!
О, тщеславие! Имя тебе не Логан Сент-Джеймс.
* * *
— Знаешь, ты мог бы и помочь.
После того как вечеринка закончилась, Логан отправил Томми домой — сказал, что он выйдет в ночную смену, а кто-то из парней сменит его утром. Что он хочет убедиться, что все приведено в порядок.
У меня такое чувство, что Логан не слишком хорошо справляется с делегированием полномочий.
— Зачем я вообще это делаю? — спрашивает он, водя большим пальцем по экрану телефона. — Я говорил тебе не устраивать эту чертову вечеринку.
Хвала богам, я сделала домашнее задание сразу после школы, в перерывах между выполнением заказов на кухне. Завтра у меня экзамен на четвертом уроке, но я могу позаниматься за обедом. А прямо сейчас я стою на четвереньках, соскабливая и подметая липкие, расплющенные кусочки пирога, прилипшие к полу. Мусорные баки набиты до краев, кухня чистая, столы вытерты. Остался только нижний этаж.
— Это было бы по-джентльменски.
— Я не джентльмен и не подметаю чертовы полы.
— Мило.
Он поворачивает голову в сторону, как будто собирается что-то сказать, но тут в дверь входит мой отец.
Спустя двое суток.
Он вваливается внутрь — не сказать чтобы пошатывается, но нетвердо держится на ногах, глядя прямо перед собой.
Как и Логан, мой отец высокий — широкоплечий, — и он обладает грубоватой, рабочей красотой. Из тех парней, которые принимают душ после работы, а не до. По крайней мере он был таким раньше.
Теперь, особенно когда он выходит из запоя, он постоянно горбится, из-за чего выглядит сутулым и старше своих лет. Его фланелевая рубашка мятая и грязная, а черно-седые волосы свисают на глаза.
— Что это, Элли? — бормочет он.
И самое странное — я надеюсь, что он накричит на меня. Накажет. Отберет телефон. Как сделал бы нормальный родитель, обычный отец… которому не наплевать.
— У меня, э-э, тут были кое-какие гости. Мы немного повеселились. Я все уберу перед завтрашним открытием.
Он даже не смотрит в мою сторону. Просто коротко кивает, и то этот жест я замечаю только потому, что смотрю на него в упор.
— Я иду спать. Я приду, чтобы помочь Марти, когда ты уйдешь в школу.
Затем он пробирается между столами и через вращающуюся кухонную дверь идет к задней лестнице, которая ведет в нашу квартиру наверху.
Я опускаю голову и возвращаюсь к мытью пола.
Несколько минут спустя, не поднимая глаз, я говорю Логану:
— Ты не должен этого делать, ты знаешь.
— Не должен делать что?
— Волноваться. Ты весь напряжен, как будто думаешь, что он собирается меня обидеть или что-то в этом роде. Он едва может собраться с силами, чтобы просто заговорить со мной — он никогда бы меня не ударил.
Логан смотрит на меня сверху вниз своими глубокими темными глазами, как будто видит меня насквозь, читает мои мысли.
— Речь не про его кулаки. Есть множество способов причинить людям боль. Разве нет?
Обычно меня это не напрягает. Я этого не позволяю. Но последние несколько дней были не такими, как всегда. И большие, мучительные слезы выступают у меня на глазах.
— Он ненавидит меня, — тихо говорю я. Но затем рыдание сотрясает мою грудь и плечи. — Мой отец ненавидит меня.
Логан сдвигает брови и через мгновение делает глубокий вдох. Затем с грацией, удивительной для парня такого роста, он подходит и опускается на пол рядом со мной, упершись предплечьями в колени, спиной к стене.
Он наклоняется ближе и мягко шепчет:
— Не думаю, что это правда.
Я качаю головой и вытираю щеки.
— Ты не понимаешь. Я болела. В ту ночь, когда убили маму, у меня болело горло, я кашляла. Я без конца ныла. Аптека в конце квартала была закрыта на ремонт, поэтому она поехала на метро.
Когда твое детство проходит в городе, родители довольно рано проводят с тобой беседу о грабежах. О том, что никакое количество денег или драгоценностей не стоят твоей жизни. Так что, если кто-то потребует эти вещи, просто отдай их. Их можно заменить — а тебя нельзя.
— Он написал нам письмо из тюрьмы несколько лет назад — тот парень, который это сделал. Он сказал, что ему жаль, что он не хотел в нее стрелять, что пистолет просто… выстрелил.
Я поднимаю взгляд и вижу, что Логан внимательно смотрит и слушает.
— Я не знаю, как кто-то вообще может подумать, что подобные вещи могут успокоить людей. Что он сожалеет. Что он не хотел делать то, что сделал. Что дело не в нас. Во всяком случае, это просто еще раз доказывает, что она оказалась не в том месте и не в то время. И что… если бы меня не существовало, любовь всей жизни моего отца была бы жива. Я не драматизирую, это просто факт. И именно поэтому он даже не может взглянуть на меня.
Несколько минут мы молчим. Я сижу на коленях, Логан смотрит прямо перед собой.
Затем он потирает шею и спрашивает:
— Ты же знаешь, говорят, что Нью-Джерси — это подмышка Америки?
— Я всегда думала, что это бред. Мне нравится Джерси.
— Там, где я вырос — Ист-Амбой, — это как лишай на теле Весско.
Я коротко хихикаю.
— Был там один парень, Алкаш Вилли — все его так называли. Он целыми днями попрошайничал, бродил по улицам и искал по канавам мелочь. Потом покупал самую большую и дешевую бутылку спиртного, какую мог достать.
Ровный звук глубокого голоса Логана, его мелодичный акцент успокаивают. Баюкают, как мрачная колыбельная.
— Но он не всегда был Алкашом Вилли. Когда-то он был Уильямом. А у Уильяма была хорошенькая жена и трое маленьких детей. Они были бедны, мы все были бедны, и они жили в крошечной квартирке с одной спальней на четвертом этаже в доме-развалюхе, но они были счастливы.
Его голос становится низким.
— Уильям работал в ночную смену в супермаркете, разгружал грузовики, заполнял полки. И однажды ночью он поцеловал на прощание свою милую жену, уложил детей в постель и отправился на работу. И когда он вернулся домой… Все, что он любил, все, ради чего он жил, превратилось в пепел.
Я ахаю, вдруг став маленькой и тихой.
