и настойчивостью бросают судно с кормы на нос и обратно, “козла” не забьешь. Но в каюте было тепло. И все внимательно слушали россказни Оськи, где причудливо сплетались быль и выдумка.
- У пьяных есть свой бог! - разглагольствовал Оська. - Может быть, даже не бог, а маленький заботливый божененок. У него очень много работы. Бедному божененку надо присмотреть, чтобы пьяный дурень не попал под машину, не сломал себе шею, не свалился с причала в воду… Мало ли за чем должен следить наш маленький божененок. Он же один, а нас сколько? Слушайте сюда! Прошлый год загулял я на Первое мая. Утром проснулся в каком-то сарае. За городом. Как меня туда занесло?.. Выхожу из сарая. Холодно. Ветер. Мокрый снег. А я в одном тельнике. И вдруг вижу… огород! На огороде пугало. На пугале бушлат. Зачем, думаю, пугалу бушлат? Мне же он нужнее. Снял с пугала бушлат. Надел. И пошел дальше. - Оська сделал многозначительную паузу. - Откуда взялся бушлат? Как я попал на огород? Божененок привел.
В каюту набились слушатели. Пришел кочегар Паша Бахарев - огромный, с плотной жилистой шеей и постоянной смущенной улыбкой. Паша стеснялся своей силы, могучих рук, упругих мышц, выпирающих под застиранной сатиновой рубашкой. Он мог скрутить любого из команды, даже двоих, а доктора нашли у него какую-то болезнь, продержали в больнице, а потом вместо фронта направили на “Ялту”. Паша не раз порывался рассказать товарищам, как он хочет воевать. Но с его медлительной речью рассказ никак не двигался дальше прихода в больницу.
Заглянул на веселый шум и боцман Матвеичев. С лица его никогда не сходило постоянное выражение озабоченности. Вот и сейчас он сидел на краешке койки, будто заглянул сюда на минутку и тут же побежит по крайне важному делу.
- Гляжу я на тебя, парень, и удивляюсь. - Быков внимательно осмотрел Оську. - Зачем ты добровольно пошел на “Ялту”?
- Все же… “Ялта”, - ответил Оська. - Курорт!
- Было время, - рассудительно продолжал Быков, не обращая внимания на шутку. - Хаживали мы в море, чтобы заработать, поболе привезти домой. В этот рейс барыши у нас будут небольшие. В сберкассу не понесешь.
- Зачем беспокоить сберкассу? - Голубые глазки Оськи простодушно уставились на Быкова. - Сперва вносить, потом выносить.
- А если подкопить? - спросил Быков. - Да справить, скажем, костюм.
- А вы знаете, как писал великий Пушкин? - спросил Оська. - “Богачу-дураку и с казной не спится. Бобыль гол как сокол - поет, веселится”.
- Это не Пушкин писал, - вставил Паша. - Никитин.
- Неважно, - веско бросил Оська. - Он тоже был великий.
- Болтаешь ты!.. - В голосе Быкова прозвучало осуждение. - А нас в любой момент могут жахнуть торпедой в борт. И полетим мы… - Он выразительно показал узловатым пальцем наверх.
- Никуда мы не полетим, - уверенно возразил Оська.
- Ты-то почем знаешь, что не полетим? - усмехнулся Марушко.
- Не полетим, - упорствовал Оська. - Я счастливый. Где Оська - пароход не потонет. И бомба сюда не попадет. Хочешь на спор? - Он протянул руку Марушко. - Если меня разнесет бомба, я плачу тебе тыщу карбованцев. Не разнесет - ты мне. Пошли?
Слова его потонули в дружном хохоте.
Шум в каюте поднял с койки Малыша. Он осмотрел матросов мутными глазами и, придерживаясь руками за стену, стал пробираться к двери.
- Бьет море? - участливо спросил Быков.
- Болтает и болтает, - простонал Малыш. - Душу выворачивает!
- А ты бери пример с меня. - Оська назидательно поднял палец. - Утром я две тарелки борща навернул да каши с мясом. Все это хозяйство компотом залил. Попробуй… качни!
- Не могу. - Лицо Малыша страдальчески искривилось. - От одного запаха еды нехорошо становится.
- Пойдем, - поднялся Оська. - Я тебя накормлю.
- Давай, давай! - встал Быков.
- Не надо, - попятился Малыш.
- Так накормлю… забудешь о качке.
Оська ухватил Малыша за плечи и, припадая на короткую правую ногу, вытолкнул его из каюты. За ним поднялись и остальные.
Буря не затихала. Из непроглядной темени вырастали волна за волной и с глухим рокотом разбивались об острый форштевень. По палубе с сердитым шипением металась черная вода, захлестывала ноги матросов, тащивших обмякшего, вялого Малыша в надстройку.
УДАР
Шторм затих лишь на третьи сутки. Жизнь на траулере быстро вошла в привычную колею. После вынужденного безделья рыбаки трудились на редкость слаженно. Обычная после шторма качка, хлещущая в шпигаты вода почти не мешали им.
Когда на палубе все хорошо, незачем дергать людей окриками из рубки. Бассаргин молча наблюдал за ними из открытого окна, потом отошел к Ивану Кузьмичу, прокладывающему на карте курс “Ялты”.
- Пора бы нам определиться. - Бассаргин показал на тонкую карандашную линию на карте. - Шли мы переменными курсами. Да и шторм сбил нас. Прокладка наверняка сейчас не точна.
- Хорошо бы определиться, - согласился Иван Кузьмич. - Только вторые сутки ни солнца, ни звезд не видно.
- Осень, - ответил капитан. - Можно и две недели не увидеть…
Оборвал его возглас с полубака:
- Воздух!
- Воздух! - подхватили на палубе. - Воздух!
Частый, захлебывающийся бой судового колокола смешался с голосами матросов, с надвигающимся басовым гудением самолетов.
Анциферов, широко размахивая негнущейся правой рукой, огромными скачками промчался по трапу на ходовой мостик, к пулемету.
- Расчехляй! - кричал он на бегу. - Шевелись!
Иван Кузьмич в два прыжка оказался у окна. Увидел быстро приближающиеся самолеты. Шли они низко, сливаясь с серым морем, потому и заметили их не сразу.
Бассаргин высунулся почти по пояс в окно и закричал:
- Занять места по боевому расписанию. Без суеты!
Матросы разбежались в разные стороны. Один лишь тралмейстер вскочил на крышку люка и что-то кричал в рубку, показывая на спущенный трал.
За “Ялтой” тянулись сотни метров стальных ваеров с тралом. Спущенная тяжелая снасть сковала судно, лишила его наиболее надежной защиты от самолетов - маневра.
Бассаргин побледнел. Выхода из положения не было. Даже обрубить ваера и бросить трал было поздно. Покачивающаяся на волнах “Ялта” была неподвижной мишенью для вражеских самолетов.
На ходовом мостике застучал пулемет. Звук его гулко, до боли в ушах, отдавался в рубке, заглушал голос капитана.
Крайний самолет отвалился от группы, с режущим уши
