прав?
— Ваша наблюдательность делает вам честь, господин Матье. — следователь поджал губы. — Но я не понимаю, какое это имеет отношение к причине нашей беседы.
— Дело в том, — администратор прикрыл глаза, — что я, похоже, видел вас раньше. Где вы служили? Четвертый артиллерийский?
— Откуда…
— Не продолжайте, дайте-ка я вспомню… Люблин, последний год войны, попытка прорыва группы «Центр». Мы с вами сидели в окружении под Яновице, только вы командовали орудийным расчетом, а я укреплял захваченные немецкие доты. Мы еще поссорились с вашим начальством: им нужны были лошади, ну и нам, понятно, тоже…
— Невероятно! — Следователь выпучил глаза. — И вы все это помните?!
— Идеальная память, — похвастался администратор. — Но перейдем, наконец, к делу. Господин Форинт, разумеется, рассказал вам, что к чему. Но Форинт — очень большая рыба. Кит. И, как и все киты, он плавает у поверхности — опускаться сюда, к нам, ему без надобности. Его больше всего беспокоит сохранность новейших разработок.
— Тогда как вы…
— Фигаро, поймите: развитие — это, конечно, важно. Кража наших изобретений — отвратительно! Непростительное преступление! И если чертежи новых электрических печей попадут к этому мерзавцу Виккерсу, то это, разумеется, будет огромной потерей. Но уясните следующее: даже при эксплоатации (администратор произнес иностранный глагол через ярко выраженное «о») наших теперешних мощностей мы легко выводим бухгалтерию в зеленый плюс, обеспечивая при этом работой тысячу с лишним человек. Настоящая проблема в другом: с тех пор, как шпион проник на фабрику мы постоянно живем в условиях чрезвычайной ситуации. В условиях военного времени, Фигаро!
— Вы говорите о попытках саботажа? — Фигаро подался вперед, чуть не расплескав чай.
Администратор ощерился, обнажив идеально сохранившиеся зубы и покачал головой:
— Как вам сказать… Последние шесть месяцев ситуация на фабрике чрезвычайная, тут я не преувеличил. Рабочие линии выходят из строя, и это не чья-то глупая халатность. Цеховые постоянно пьяны, о работе даже не думают. Несчастные случаи опять же… Нам пришлось здорово потратиться на защитные приспособления, но это, между нами говоря, давно пора было сделать. С другой стороны, износ инструмента сейчас почти нулевой. Не знаю, с чем это связанно; похоже, эти столичные разгильдяи, наконец-то, освоили немецкие плавильни и перестали гнать брак. Наши ремонтные бригады тоже творят чудеса: часы простоя из-за работы наладчиков сократились почти в десять раз. Очевидно, эти лентяи подумали, что мы набираем новых людей потому что решили выгнать старых, хе-хе-хе… Но есть вещи, которых не могу понять даже я. Например, качество литья и чистота алхимического синтеза выросли в разы. Это уже ничем не объяснишь: машинерию на этих линиях мы не обновляли, инженеров не меняли…
— А цеховые…
— Ха! Вы еще увидите этих цеховых! Потом сами расскажете, на что эти пьяницы способны — это, кстати, по вашей части. А пока могу только дать вам совет: поговорите с рабочими. Мне кажется, что они знают больше чем говорят, но мне-то они, в любом случае, много не расскажут: я для них злой демон Пружинной. — администратор захохотал. — Болваны… Знаете, Фигаро, а ведь это именно я надавил на Форинта, чтобы старый сквалыга подписал бумаги для ухода Пружинной под крыло рабочего профсоюза… Да…
— Странно, — уголок рта следователя дрогнул. — Я почему-то решил, что вы — эдакий ужас местного значения. Тиран и… и…
— Самодур? — с усмешкой подсказал администратор. — Вы правы, для рабочих я именно таков. Так и надо: меня должны бояться; должность обязывает. Но я, в то же время, отдаю себе отчет в том, что рабочих нужно всеми силами защищать.
— Почему так?
— Ну, мы же защищали людей во время Большой Войны… Шучу, шучу… Дело в том, что все эти профсоюзы и больничные карточки выгодны, в первую очередь, нам самим. Нам нужны специалисты. Тысячи рабочих, инженеров, просто грамотных людей, не считающих зазорным встать у станка, понимающих, что все их права сорок раз защищены, жалование высоко и стабильно и завтра, случись что с их здоровьем, их не выбросят на помойку без гроша в кармане. Молодежь должна знать, что работа на фабрике — почетное занятие. И тогда, может быть, лет через десять-двадцать, мы перестанем нанимать за золото немецких инженеров… Ну а государство где на десять человек пять чинуш и три спекулянта очень скоро станет частью какого-нибудь Третьего Рейха, Соединенного Королевства или других прохвостов с хорошо подвешенными языками и в модных костюмах… А теперь ступайте, Фигаро. Мой человек ждет вас в приемной. Пройдитесь с ним, осмотритесь, гляньте, что у нас да как, а потом, вечером, возвращайтесь. Тогда и обсудим стратегию… И, да, чаю у меня еще много.
В коридоре следователя, действительно, ждали, причем сразу двое.
Эта была странная, абсолютно непохожая парочка: толстяк с румяным жизнерадостным лицом студента-гуляки и тощий, словно жертва Легкого Вампира, франтоватый доходяга с волосами сверкающими от бриалина. Толстяк в кожаной робе с нашивками старшего мастера (из карманов робы, коих было невероятное количество, торчало не менее трех десятков различных инструментов непонятного назначения) сразу же подскочил к Фигаро и принялся трясти его руку.
— Здорово, господин следователь! Я Туск, Абрахам Туск. Тут, сталбыть, по механической части, ну, и за безопасность в цеху отвечаю. Меня к вам сам, — он ткнул пальцем в дверь кабинета, — приставил, чтоб я вам показал, что у нас да как. А вот этот тип с кислой рожей — Серафим Флафф. Он, как я понимаю, вам типа коллеги. Вы сейчас с ним побалакайте по-быстренькому, а я вас в курилке подожду.
С этими словами толстяк, отпустив, наконец, руку следователя, развернулся на каблуках и выскочил за дверь, на ходу вытаскивая из-за уха сигарету. Следователь молча посмотрел на свою несчастную ладонь: было похоже, что руку ему пожал гидравлический пресс.
Тощий франт проводил мастера Туска взглядом и вздохнул:
— Хороший парень. И смекалистый. Вот только его всегда… мнэ-э-э… Много.
— Я заметил, — следователь старательно растирал покрасневшее запястье. — А чего это он так орет?
— Туск? Да ведь он глухой совсем. Тридцать лет в цеху.
— Ну? — удивился следователь. — Сколько же ему было, когда он встал к станку?
— Семь. Мастера начинают рано. И всегда — с самого низу… Да что мы тут стоим-то? Прошу за мной…
Они прошли по коридору, освещенному тусклыми газовыми рожками (электрическое освещение, все-таки, было начальственной привилегией) и свернули на узкую лестницу, ступени которой были густо покрыты засохшими плевками и растоптанными окурками. Единственное окно на лестничной площадке было грязным а его стекла кто-то замазал мелом, но света на лестнице было достаточно для того, чтобы Фигаро смог рассмотреть своего спутника получше.
Следователь подумал,
