Так я говорю, родичи?!
- Так! Так!
- Сколько еще вы будете осквернять нашу землю свои присутствием? - спросил Румпельштильцхен. - Отвечай!
- Если тебе так угодно, готов покинуть ее хоть завтра.
- Беру слово, - карлик улыбнулся.
Так мир Артавазда снова стал цветным. Сине-бело-красным, вертикальными полосами, и горизонтальными, и горизонтальными со звездами, и странными пыточными крестами, помнящими тепло тел Иисуса, Петра и проповедника Андрея. Зеленым и желтым, травой и пылью. Пианино тапера замолчало навсегда, кинопленку странствий Карапетянов сопровождали вопли пароходных гудков и разноязыкая речь таких же изгоев.
Где-то в оставшемся позади Берлине тосковал Давид. Волк войны, скованный цепями Версаля, рвался на волю, предвещая всеевропейский Рагнарек. Утекали последние деньги и последние надежды. Обжигал ладони карцер Хафез-паши. Последнее желание могло исправить многое, даровать новый дом, спокойствие, почет. Но всякий раз, катая в руках кувшин, Артавазд смотрел на подрастающего сына и понимал, что не может предать память Погоса первого, того самого, который принял на себя проклятие и умер в одиночестве.
Память начала подводить уже тогда. Шестнадцатое убийство переполнило чашу, а проклятия прилипчивы.
Артавазд забывал, было или не было.
Было ли такое: он уже собирал вещи, когда в дверь постучали. На пороге стоял Румпельштильцхен. «Ты либо идиот, сын Карапета, либо намеки были слишком мягкие. Не уедешь сегодня - не уедешь вообще. Предупреждаю только из уважения к тому, кем ты когда-то был, хотя за Погоса я бы тебя сам...»
Было ли такое: он фотографирует сына, невестку и внука на фоне статуи Свободы. Они в Штатах уже двадцать пять лет, и все хорошо, но Артавазда тянет назад. Не в Берлин или во Францию, а в Баку, где все начиналось.
Было ли такое: ухоженная могила с родным именем и новый статус. Мужчины измеряют жизнь статусами. Ученик, подмастерье, мастер. Бедняк, состоятельный, богач. Или как теперь: холостяк, муж, вдовец. Вдовец - горькое слово. Артавазд не плакал, когда хоронили Берту, но разрыдался, как ребенок, когда впервые пришел навестить ее на тихом кладбище. Что сгубило Берту? Не проклятие ли одного из последних гулей?
Было ли такое: «Je m’appelle Artavazd. Art, si vous voulez». «My name is Artavazd. Please call me Art». Как там на русском?
Когда в Ереван вернулся Погос?
Что такое лейкемия?
Одно он помнит твердо.
Меня зовут Артавазд Карапетян. Я убиваю джиннов.
Когда-то перед ним лежал весь мир. Теперь он стар, но проклятия гулей отказываются забирать его. Они продолжают мучить и гнать, как гневные богини гнали навстречу судьбе Ореста, сына Агамемнона.
Только и осталось у Артавазда, что сосуд из-под вина.
В свое квартире старик берет нож. Руки трясутся, но сургучную печать Артавазд срезает одним движением, быстро и уверенно. Комнатушка тонет в дыму и запахе плавящейся кожи. Ифрит отвечает на зов, вползает в мир смертных и низко кланяется повелителю. Горят угольки алчных глаз, победная улыбка кривит лицо джинна. Он знает, для чего здесь. Хафез-паша предвкушает свободу.
Когда-то Артавазд был молод.
Он делал выборы.
Он загадывал неправильные желания.
Он убивал.
Он любил.
Он качал на руках детей и хоронил тех, кого любил и любит.
Он находил и терял друзей.
Сейчас он понимает, что вся его жизнь не стоит вдоха и выдоха умирающего внука.
Что есть джинн? Джинн есть испытание.
Артавазд Карапетян набирает в грудь воздух.
- Я прощаю тебя. Внук умирает. Пожалуйста...
