голос Пелюши постепенно начинал возвращаться в норму, хотя глотать то, что почему-то все еще оставалось во рту, было донельзя противно, а подать хозяину корчагу той же холодной воды клятая тварь Янек так и не удосужился. Позади литвина раздался подозрительно хрусткий шорох женской верхней юбки — похоже, не только в рот лилось накануне пиво — и тихий бранный шепот Юманте. Сквайбутис попытался принять горделивую позу, но вдруг поймал взгляд хозяина таверны и понял, что все, что случилось с ним с момента въезда в новогрудские ворота — это так, чистой воды детские забавы и шалости.
— Владетельный князь Миндовг прислал объявить господину Пелюше, — в любой другой ситуации постоялец решил бы, что речь Сунгайлы звучит даже велеречиво и торжественно, — что он отказывает ему в приеме, так как его загонщики подняли небывалой величины кабана, и охота началась уже сегодня на рассвете, — трактирщик попытался заглянуть гостю за спину, но Сквайбутис умудрился как-то преувеличенно манерно повести плечами, и хозяин даже сделал шаг назад, но продолжил свою вполне погребальную для гостя речь:
— Еще владетельный князь Миндовг прислал объявить просителю, — по слогам произнес последнее слово Сунгайла, и точно явным замогильным злорадством повеяло на Пелюшу от этого «про-си-те-лю», отчеканенного бесцветным жестким голосом, — что сможет принять его не ранее последнего дня зимы. А до того владетельный князь Миндовг, — Сунгайла, казалось, искренне упивается титулованием хозяина края, — настоятельно рекомендовал просителю (вновь по слогам!) в срочном порядке покинуть город Новогрудок и до дня приема в нем не появляться!
Вот так и оказался Пелюша к полудню одвуконь на нешироком тракте к северу от Новогрудка. На заводном коне восседала, бесстыдно пристроив прямо на широком седле полные икры, давешняя Юманте, каким-то чудом умудрившаяся привести себя почти в полный порядок. С тяжелой тоской размышлял Сквайбутис, куда ехать, и кому теперь жаловаться. В ровный цокот копыт и мерный звук шагов вышагивавшего у левого стремени князькова коня Янека диссонансом ворвался чуть визгливый девичий голос:
— Ну что мы так плетемся, пане Пелюша! За удачей надо поспешать на крыльях, как стремится Ауштарас вернуться к своей сестре Аустре!
«Ну что вот за баба! — с раздражением подумал Сквайбутис. — Нет бы сидела тихо, голову не морочила. Впрочем... Какая-то мысль ведь мелькнула, а? А что у нас на северо-востоке, где и должен стоять Ауштарас? Правильно, Кенигсберг! А кто в Кенигсберге? Немцы. Орден. Вот к ним, к немцам за судом, так сказать, праведным — в том числе и против Миндовга, будь он трижды клят, — мы и отправимся, говорят, не сильно жалуют там ныне владетеля. Только как же представиться мне — не паном же Пелюшей из захудалого рода! Что-то нужно такое, чтобы комтур Орденский сразу внимание на меня обратил... Эх, была-не была, рискнем: как, звучит — Пелюша, герцог литовский?!»
Внезапная тишина несказанно изумила Сквайбутиса. Он завертел головой, обнаружил замерших позади себя шагах в пяти и практически онемевших от неожиданности Янека с Юманте. И только тут осознал, что последние пять слов из своего глубокомысленного рассуждения на самом деле он выкрикнул в полный голос.
__________________________
*Перечень упоминающихся в книге литовских богов и мифических персонажей приведен в справочном материале после основного текста.в которой княжич Федор берет в жены Вайву по жмудскому обряду, но на великой свадебной ярмарке так и не появляется долгожданный ТовтивилОбряд пострига был завершен вовремя, да и Лукоте вполне успел обернуться со своими надобностями. Никому, правда, не сказал жрец-швальгон ни слова о том, что его тревожило. А тревога эта совсем не казалась напрасной: священный неугасимый огонь в местном Зиниче, святилище бога Перкунаса, в последнюю неделю начал вести себя странно — то вдруг внезапно и по непонятной причине резко на две-три секунды резко вспыхивал, то начинал часами медленно, казалось бы, умирать. Ничего подобного за сорок с большим гаком лет свой жизни Лукоте, считавшийся опытным зинисом, не наблюдал ни разу.
О случившемся надо было бы срочно донести до сведения Верховного судьи судей Жемайтии Криве-Кривейто и генерального старосты Лиздейки, но отправиться сам к нему долженствующий отправлять свадьбу швальгон не мог никак, а кому иному такие сведения доверить? Нельзя, чтобы хоть слово о происходящем просочилось за пределы жреческого круга; нельзя возбудить в простом народе не то чтобы любопытство, но даже допустить, чтоб сомнение мелкое возникло в том, что все правильно и вовремя делают и Эварт-криве, и нижестоящие по иерархии судьи, давно заменившие жрецов.
А народ меж тем продолжал прибывать на ярмарку. К свадебному торжеству (пусть для русичей, да и для ближней невестиной родни это была только первая и во многом далеко не самая важная его часть) съезжались и жители соседних деревень, и местные князьки, общее число которых ожидалось за сотню, да и просто любопытные, желающие разнести молву о событиях везде, где согласны будут послушать новости и угостить прилично за них.
К составленным еще накануне посередь летнего стана длинным приземистым столам катили бочки с пивом и несли сготовленное угощение — на княжеский верх получше, для простецов — то, чем и никштукас не побрезгует. Впрочем, стряпухи не спали уже вторые сутки, и свадьба должна была запомниться на долгие годы хотя бы этим как бы и небывалым доселе в тех краях пиром.
По толпам собравшихся прокатился легкий шорох, и все стихло. Сотни глаз
