Артем Владимирыч в пределах Сибирских повелевает Моим именем!
ЕКАТЕРИНА II
Дано в Летнем дворце, Санкт-Петербург, сентября, тридцатого дня, 1762 года».
***
Вернувшись от Хлынова сытым и веселым, и к делу, потребному Императрице, готовым, Артем Владимирыч перечел письмо российской Вседержительницы, овечьими ножницами отхватил лоскут бумаги после слов «Помоги Вам Господь!». Лоскут завернул в льняной платок и сунул в щель притолочной матицы. Раздул на загнетке печи угли и сунул в них верхний обрез письма Императрицы. Добротная бумага долго схватывалась огнем. А схватившись, пыхнула и запеплилась. Князь сдул с углей бумажный пепел, растер его в руках, бросил в ковш с водой. А воду выпил.
В избу как мог — тихо — ввалился Егер, встал перед светом из плошки, обернул лицо ко князю, помотал головой и повалился на лавку.
Сия горькая горесть верного человека означала, что писем на имя князя в почтовой конторе не имелось.
***
Санный обоз трое суток втягивался в Тобольск. Было в те дни до муторности шумно и тесно на городских улицах. Купеческое добро утолокивалось в амбары, государевы припасы шли на воеводин двор, в огромные купецкие лабазы, рубленные из вековой лиственницы. Много крутилось под ногами пьяных тоболян. Часто попадались целые семьи инородцев. Они осаждали фактора Брагу, косоглазого, но меткого. Особливо когда он лупил дубиной настырных узкоглазых людей тайги.
— Изыди, лешак! — орал он на мрачного енисейского киргиза. — Зашибу!
Но прежде слов уже вовсю молотил киргиза по спине. От палочного боя таежный житель лишь жмурился и снова хватал Брагу за полу армяка. Под батогом фактора мотался по спине инородца тяжелый волчий хвост, украшение шапки. В стороне дымили трубками жена киргиза и трое его детей.
Егер шел по площади за три шага от князя и обозревал стороны. Два раза он удачно сбил с ног местного варнака Хняву, желавшего, по пьяной воровской масти, рвануть с пояса барина кису с деньгой. На третий раз Хнява подсунулся прямо под ноги барина и ровно вздел наверх засапожный нож. Князь, увидел Егер, плотно пал на варнака. В людском гомоне отчетливо хрустнуло.
Князь, отряхнув с мундира навоз со снегом, мерно пошагал дальше. А Хнява, подвывая, на левом боку пополз к каменной стене кабака. Правая его рука была сломана до белой кости. Нога, как решил Егер, только вывернута. Лето варнак еще проживет. Но зиму ему не отзимовать.
— Брага! — весело крикнул князь Артем фактору. — Палку сломаешь! Дерево об дерево всегда ломается!
Фактор оглянулся на голос и палку опустил до земли. Подумал и снял шапку.
— Голытьбы развелось немерено! — пожалился Брага князю. — И все прут ко мне! А все, как сатана, на одно лицо! Вот, записано у меня, что рухлядь, на ясак и чистую продажу, за зиму снесли в факторию пять на десять киргизов. А как расчет просить, две сотни самоедов ко мне привалило! Ни писать, ни считать не маракуют. Как я определю, кто и правда ясак носил, а кто желает Государя нашего обвести?
— Да ведь нет у нас уже Государя, — удивил Брагу князь Артем. — Ныне у нас — Государыня!
Брага бросил свой батог наземь и косые глаза свел к носу:
— А я, грешник, ту весть за байку принял! Стражников своих винной порции за блудный язык лишил! Тебе все вестимо, князь. Неужто снова баба на престоле?
Князь дернул правым локтем, и Егер вмиг подлетел сзади, ухватил за воротник воровастого Брагу. Тот и не рыпнулся. Нашарив у обмокшего от страха Браги ключи от фактории, князь процедил:
— Сейчас ты, вор, за «бабу» ответишь!
Промеж русских разгоряченных лиц Артем Владимирыч шикнул тюркское слово:
— Кель!
Инородцы, числом сотни в две, образовались в кучу и просочились в огромные ворота фактории вослед Артему Владимирычу. Возглавлял шествие ясачников битый Брагой енисейский киргиз с волчьим хвостом на шапке.
То был на тысячу верст уважаемый потомственный вождь племени с родовым именем Испака. Тяжелый серый хвост волка на его шапке о том доносил явственно.
***
На второй день, как тобольцы встречали обоз, Брага плакался в приемной зале воеводиных хором. Губернатор Мятлев сказался больным. За него прием вел адъютант Фогтов.
— Разорил, ведь разорил он меня, господин полковник! Помимо меня, Государем поставленного на факторию, раздавал инородцам расчеты за рухлядь! И в записи не смотрел! Кто что говорил, то и отдавал! Ей-богу!
— А донос на то своеуправство князя ты принес?
— Донос пишет дьяк Фомин. По неграмотности моей. Да пьян он, дьяк, долго пишет. Но донос представлю к руке вашей, не сумлевайтесь!
Брага отвернул полу армяка и достал кожаный мешок, мерой в два кулака. Протянул адъютанту:
— Две черных лисицы здесь! Для вас приберег. На предмет полного заступничества и спасения живота моего перед губернатором.
Фогтов взвесил рукой стянутый ременным шнуром мешочек. Две шкуры черно-бурой лисицы в Сибири будут ценой поболее, чем его годовой оклад жалования. А в Европе-то Фогтов знал верно: две чернобурки тянут на пять тысяч ефимков. А сия сумма есть оклад жалования европейского генерала за пять лет!
— Я же у тебя, рожа косая, песцов просил! А ты лисицу мне суешь! Как это понимать?
Но тут дверь из сеней в залу разошлась надвое. В нее шагнул маленький, по-дорожному одетый человек столичного вида и прогундел:
— Wo ist da Gubernator Siberia?{1}
— Болен губернатор! — рявкнул Фогтов, выталкивая в дверь, мимо пришельца, совершенно очумевшего фактора Брагу. — Ichbinseinearbeiter!{2}
— Ну, Господи, сподобился! — сплюнул маленький человек. — Сподобился с рабом говорить!
— Я есть не раб, — отрапортовал по-русски Фогтов, — я буду адъютант губернатора! Кто есть вы?
— Да брось ты язык коверкать, мил человек. Говори нормально, раз нашу речь разумеешь. Я буду личный представитель Императрицы нашей Екатерины при иноземном путешественнике и ученом Джузеппе Полоччио. А фамилия моя — Александр Александрович Гербертов.
Адъютант Фогтов сомлел:
— Не ваша ли семья, Александр Александрович, владеет стекольной фабрикой в Москве и лавкой древностей в Петербурге?
— Да, владею! Что с того?
— Да что с того? А то, что дедушка ваш, смею доложить, женат был на кузине моей бабушки. Еще в царствование, упокой, господи, его душу, Императора Петра, прозванием Великого!
— Так ты, парень, из голландских Фогтов?
— Точно так!
— Тогда молись! В Петербурге ныне другое полоумие. Иностранную заразу, как вас зовут, велено понижать. А русских людей возвеличивать. Так что в столицу тебе въезд
