Упал Богданов лицом на стол, будучи не в состоянии воспринимать ни свет, ни звуки, только звенящая в ушах тишина и чёрная пугающая безмолвием пустота.
Очнулся от прикосновения к затылку чего-то холодного. Невероятно назойливая, стекающая вдоль спины струйка воды заставила тело содрогнуться.
Открыв глаза, Богданов огляделся. Первая, кого увидел, была Элизабет.
Прижимая к затылку Ильи завёрнутый в салфетку лёд, та пыталась уменьшить боль, которая продолжала раскалывать голову надвое. Какие-то люди суетились вокруг стола, одним из них был бармен. Одетый в белую рубашку и цветной жилет молодой человек держал в руках ведёрко со льдом. Других лиц Илья различить не мог, ощущение позора терзало самолюбие так, что хотелось раствориться в пространстве.
Не отыскав взглядом обидчиков, Илья, поднявшись, огляделся. Отстранив руку француженки, со словами: «Спасибо! Мне уже лучше», — направился к выходу.
Он был у двери, когда, взявшись за ручку, развернулся и, обратившись к бармену, произнёс: «Всё, что мы здесь наели и наломали, запишите на мой счёт. За заботу спасибо».
В номере было душно и жарко. По причине невнимательности Илья, уходя, выключил кондиционер, забыв при этом закрыть балконную дверь. Горячий воздух, заполнив номер, превратил тот в сауну.
Открыв холодильник, Богданов достал бутылку пива, которую выпил за один присест.
Мачо мучился оттого, что не мог простить себе столь позорного оскорбления, хотя подсознательно понимал, что в произошедшем вины его не было никакой.
Стук в дверь заставил встать. Подойдя, дёрнул ручку на себя с такой силой, словно та была виной всех злоключений.
На пороге стояла Элизабет.
— Позволишь?
Не дожидаясь разрешения, француженка прошла в комнату. Заняв место в кресле, достала сигареты.
— Не возражаешь?
— Кури.
Достав из бара бутылку с виски, Илья, плеснув в стакан двойную дозу, подумав, столько же плеснул в другой.
Какое-то время сидели молча. Необходимо было время, чтобы собраться с мыслями, а ещё лучше дождаться, когда алкоголь, впитавшись в кровь, начнёт поднимать со дна памяти всё, что было пережито за последние несколько часов.
Опрокинув содержимое бокала в рот, Илья, вопросительно посмотрел на Элизабет.
— Что это было?
— Ты о чём?
— О тех двоих.
— Что устроили драку в баре?
Француженка явно тянула время.
— О них, конечно. Или был кто-то ещё? — с ноткой раздражения произнёс Илья.
— Тот, который вёл себя как последняя свинья, брат. Второго не знаю.
— Брат? — Богданов не поверил своим ушам. — В таком случае, почему говорил с тобой в таком тоне?
— То наши с ним дела, и я не хотела бы обсуждать их с человеком, с которым познакомилась десять часов назад.
— Так, — вскочив с кресла, Илья схватил со стола бутылку с виски, — вы, значит, с братцем что-то не поделили, а меня стволом по темечку.
— Если бы не спровоцированное нападение, ничего бы не было.
— Интересно, интересно! — вернувшись в кресло, Богданов уставился на француженку таким взглядом, словно видел ту впервые. — И как же я, по-вашему, должен был себя вести? Дождаться, когда братец выговорится, выпить с ним на брудершафт?
Взяв со стола бокал, Элизабет, поджав колени, замерла подобно изваянию. Невооружённым глазом было видно — разговор ей крайне неприятен.
Поняв это, Богданов почувствовал, как жалость отодвигает гнев в сторону. Растолкав злость локтями, сочувствие начало занимать оборонительную позицию, оставалось дождаться, когда человек, вняв рассудку, начнёт сопоставлять реальность с происшедшим. Истина должна была открыться следом.
Илья не знал, что именно скрывается под словом истина, но чувствовал, что смысл закрыт за семью печатями. Ломиться в закрытые двери не стал, дабы не осложнить жизнь как себе, так и француженке.
Отхлебнув виски, протянул руку к лежащей перед Элизабет пачке с сигаретами.
Взгляды встретились, и Мачо увидел в глазах Лемье ту самую женскую непосредственность, которую невозможно скрыть ни под дорогими очками, ни под рыжими кудрями.
Закурив, Богданов словно вернулся в часы наслаждения, которое испытывал в баре до появления тех двоих, один из которых оказался братом Элизабет.
Соскользнувшая с уст улыбка придала решимость сделать шаг навстречу к примирению.
— Правду говорят, третий блин комом.
— Ты это к чему? — не поняла Элизабет.
— Третий раз приезжаю в Ялту, ничего подобного до этого не случалось. Было одно столкновение, но тому соответствовала причина. А тут второй день на отдыхе, и сразу история, в которой из трёх неизвестных одно имеет обозначение.
— Испытываешь желание заглянуть в сущность?
Взгляда хватило, чтобы Богданов забыл про брата, про оскорбление, про то, чего не знал, при этом всем существом своим чувствовал, осталось что-то, покрытое ореолом таинственности.
То, что происходило дальше, был не секс и даже не то, что люди называют — «заниматься любовью». Вихрь вдохновения рвущихся навстречу друг другу плотей, слившись воедино, образовывали такой сгусток энергии, что казалось даже луна, прикрывшись облаками, и та была не вправе смотреть на то, что вытворяли человеки.
Что позволяло людям дойти до исступления, оставалось загадкой. Возможно, желание близости, возможно, потребность доказать, что всё неслучайно.
Как бы то ни было, людьми руководил кураж. Именно он подталкивал Элизабет и Богданова к тому, чтобы, дав отступ недозволенности, попытаться раскрыть себя во всей её красе.
Теряясь в догадках, какие именно чувства испытывает Элизабет, Богданов время от времени ощущал, как самого его кидает то в жар, то в холод. Настолько непредсказуемым оказалось стремление к постижению таинств любви, что осознаность непонимания — с чего бы это вдруг, — отказывалось призывать на помощь разум. Отдавшись на откуп эмоциям, мозг существовал отдельно от человека, благодаря чему в моменты наибольшего сладострастия создавалось ощущение не поддающегося пониманию волшебства.
Полёт фантазии, соприкоснувшись со страстью, делил любовников надвое, предоставив телам возможность оставаться прежними, при этом души возносил до небес. И всё потому, что француженка не была похожа ни на одно из прежних Богдановских увлечений. Новые, ни с чем не сравнимые ощущения! Ни тебе разговоров, ни выяснений отношений, только он и она, терзаемые желанием разделить чашу любви на двоих.
В пылу нахлынувших страстей Илья забыл о таких понятиях, как мужские привилегии и женские потребности, без которых секс что-то вроде прогулки по превратностям любви. Окажись на месте Элизабет другая женщина, наверняка повёл бы себя по-иному, позволил бы допустить по отношению к партнёрше немного грубости, а то и того хуже, разврата, устроив так называемую любовную круговерть. Женщинам это нравится, особенно когда мужчина ведёт себя нестандартно.
Что касается француженки, здесь всё происходило стихийно. Не надо было думать — как устроить так, чтобы, испытав восторг, было что сказать друг другу в плане продолжения восприятия чувств.
Поймав себя на мысли, что пришло
