– Дело студентов – овладевать знаниями! Это же общеизвестная истина. А обвинять преподавателей в неправильном понимании истории студенты не должны!
Лавр попытался объяснить:
– Я же всего-навсего…, – но профессор не дал ему говорить, язвительно прокричав:
– Не для того вас приняли в столь прославленный университет, созданный ещё самим Ломоносовым, чтобы вы ревизовали марксизм-ленинизм, утверждая, будто в историческом развитии общества нет деления на общественно-экономические формации! Ведь если так рассуждать, то получается, нет и борьбы классов, не так ли? А? Что, примолкли?
– Мы оставили без внимания скандал, который летом Гроховецкий устроил на киностудии. А, наверное, зря. Надо, надо было отреагировать на сигнал товарищей кинематографистов! Гроховецкий крупно подвёл профессора Силецкого. К сожалению, сам Андрей Игнатьич отказался написать рапорт о его поведении.
Блондин бросил бумаги на стол, сказав:
– Лавр Фёдорович, приказ ещё не подписан. Сначала с вами побеседуют в комитете комсомола.
Этого ещё не хватало! – задумался Лавр. – Ведь попрут из комсомола, как пить дать, попрут. У них ума хватит.
– Идите, бывший студент Гроховецкий!
Он и пошёл, размышляя, что если б кто знал правду о его княжеском происхождении, то даже не приняли бы в комсомол. И в университет бы тоже не взяли.
Что делать?.. В этом году уже никуда не поступишь, надо искать работу, и опять готовиться к поступлению в вуз. А то в двадцать один год призовут тебя, Лаврик, в армию – думал он со здоровым цинизмом. Впрочем, по словам этого унылого, приказ об отчислении пока не подписан. Вдруг пронесёт?.. Но уж если вновь поступать, то точно не на исторический. Ах, дьявольщина! Ведь если выгонят из МГУ, то накроются и занятия в университетской секции тяжёлой атлетики!
Рассуждая обо всём этом, он, поёживаясь от зябкого ветра, шагал по Моховой. Остановился, чтобы застегнуть куртку. Пуговица вывёртывалась, не лезла в петлю.
– Да что ж сегодня за день такой, – возмутился он, и вздрогнул от удара по плечу:
– Грошик, ты, что ли?
Лавр смотрел на высокого улыбающегося мужчину лет под тридцать, в длинном чёрном кожаном пальто, и никак не мог сообразить, кто это. Наконец, улыбнулся:
– А, Леонид… Прости, не сразу узнал. И фамилию не помню.
– Ветров. А что не узнал – прощаю. Мы ж с тобой лет сто не виделись.
– Нет, – задумался Лавр. – Откуда сто? От силы лет сорок – сорок пять.
– Шутник! Ты даже меня перешутить сумеешь!
Лёню Ветрова, студента Литературного института им. А.М. Горького, иной сотрудник ректората, вроде давешнего блондина, охарактеризовал бы как бездельника. Он редко бывал в своём институте. Зато пописывал злобные фельетоны для газеты «За коммунистическое просвещение» и других изданий, имел широчайший круг знакомств во всех вузах столицы, и был в курсе всех студенческих дел. Красивый, обаятельный и общительный, всегда при деньгах – Лавру он попадался раза три-четыре, если не пять.
Впервые они встретились на вечеринке у студентов-физиков МГУ. Он туда забрёл, чтобы поболтать с неким Виталиком Гинзбургом; тот изучал распространение радиоволн, а Лавру эта тема была интересна. Лавр стал бубнить ему свои вопросы: можно ли передать в прошлое информацию о каком-либо событии. Виталик засмеялся:
– Это что получается: я сегодня со своей рации передам информацию туда, где рацию ещё не изобрели?.. И на кого-то там повлияю? Брось. И вообще, если предположить, что события прошлого имеют причины в настоящем, то придётся признать наличие в физическом мире сверхъестественных сил! А? В поповщине обвинят, а нам это надо?
– Но передать-то информацию можно? – настаивал Лавр. – Пусть её там не примут, но передать… Вдруг, с учётом гравитации, образовалась временна́я петля…
– Если информацию передать, а её не примут, то это всё равно, что не передать, – резонно возразил Виталик, и потащил его на вечеринку.
А зачем туда пришёл Ветров, Лавр так и не узнал. В их «физические» разговоры этот фельетонист не вмешивался. Впрочем, Лавр ещё тогда подумал, что Ветров парень не простой, раз уж собирает информацию для журналов Наркомпроса РСФСР и даже Всесоюзного комитета по делам высшей школы СССР.
Вот и сейчас он как-то очень вовремя оказался на его пути.
– Что случилось, Грошик?
– А вот, выгнали меня из университета.
– Что ты говоришь?! Вот мерзавцы. Идём в пивную, расскажешь.
Прямо от гостиницы «Националь» они зашагали через улицу; пропустили трамвай, оставили слева построенную в прошлом году гостиницу «Москва» и направились в Александровский сад: там была сколоченная из досок пивная веранда, любимое место отдыха студентов университета.
– Ты кончай звать меня Грошиком, – говорил по пути Лавр. – Что за дурацкое прозвище.
– Тебя все так зовут, – смеялся Леонид. – И потом, в этом прозвище нет ничего обидного. Слово «грош» происходит от латинского «гроссо», то есть «большой, значительный». Не нравится, смени фамилию. Ха, «Гроховецкий»! Будто горох грохочет.
– Да ты сам сменил фамилию! – догадался Лавр. – Надо же такое придумать, «Ветров». Будто ты всё время ветры пускаешь. А какая у тебя настоящая была фамилия?
Лёня на ходу покосился на него, будто раздумывая, ответить, или нет; видно, решил, что дело того не сто́ит, и продолжил своё:
– А имя у тебя? «Лавр»! Что-то церковное. Ты не из поповичей? Тоже надо сменить, такие имена сейчас не в моде.
– Мне имя отец дал. А раз он погиб, то не мне и менять.
– А он кто был, твой отец?
– Учитель географии, – ответил ему Лавр, и почти не соврал: после ранения на германском фронте князь Фёдор преподавал топографию в школе прапорщиков.
Они взяли четыре пива. Лёня ушёл брать закуску, а Лавр, усевшись за столик, размышлял, что этот чересчур любопытный товарищ может оказаться полезным. У него ведь связи везде и всюду!
А вот и он, с пакетом всякой рыбы.
– Как учил товарищ Ленин, – выложив закусь на стол и удовлетворённо её осмотрев, сказал Лёня, – «вобла, это второй хлеб пролетариата». Ну, рассказывай.
Лавр кратко пересказал сегодняшнюю беседу в деканате. Отметил, что спор его с профессором Лурьё, из-за которого всё и случилось, начался с его реплики: профессор твердил, что люди при феодализме «мучаются», а Лавр ответил, что они просто живут, хоть и трудно. Люди вообще всегда живут в предлагаемых условиях, приноравливаясь к ним. Ну, слово за слово, может, и наговорил лишнего. А добило профессора его сообщение, что даже в самый классический феодализм негоцианты оборачивали громадные капиталы, а в городах и сёлах открыто применяли рабский труд, и потому деление прошлого на «фазы» не имеет смысла.
– Начальству он преподнёс этот разговор так, будто я нападал на марксизм. Ведь смена формаций – рабовладения, феодализма и капитализма, в основе теоретических построений Маркса. Теоретических, чёрт возьми, построений! В чистом-то виде этих формаций не было никогда. Я Маркса даже не вспоминал, а Лурьё зачем-то его приплёл.
