Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
разделить, что является «мной», а что «не-мной». Когда мы отступаем и смотрим на нашу работу в саду, как нам разделить то, что предоставила природа, а что внесли мы?
Даже непосредственно во время самой работы это не всегда ясно. Иногда, когда я полностью поглощена уходом за садом, во мне возникает чувство, что я являюсь частью этого, а все это – часть меня; природа течет во мне и через меня.
Сад воплощает собой переходное пространство, располагаясь между домом и пейзажем, лежащим за его пределами. В нем пересекаются дикая природа и природа окультуренная, а копание садовника в земле никоим образом не противоречит ни мечтам о Рае, ни цивилизованным идеалам утонченности и красоты. Сад – это место, где данные полярности сходятся вместе, а возможно, и вообще единственное место, где они могут так свободно сосуществовать.
Винникотт считал, что игра[16] – это действенный психологический метод восстановления сил, но он подчеркивал, что для того, чтобы войти в воображаемый мир, мы должны чувствовать себя в безопасности и свободными от пристального внимания. Он использовал один из своих фирменных парадоксов, чтобы передать этот опыт, написав, как важно для ребенка развивать способность быть «в одиночестве в присутствии матери»[17]. Занимаясь садоводством, я часто испытываю ощущение погруженности в такую игру – как будто в безопасном уединении сада я нахожусь в такой компании, которая позволяет мне побыть одной и войти в свой собственный мир. Все чаще признается, что мечтание и игры способствуют психологическому здоровью, и с окончанием детства это не меняется.
* * *
Наш эмоциональный и физический вклад в работу по саду со временем вплетается в чувство собственной идентичности. Он также может стать той частью нашей идентичности, которая способна защитить нас и помочь, когда ситуация становится трудной. Но поскольку мы утратили традиционные отношения укорененности в своем месте обитания, то лишились и того потенциально стабилизирующего воздействия, которым обладает для нас привязанность к месту.
Теория привязанности[18] была впервые разработана психиатром и психоаналитиком Джоном Боулби в 1960-х годах и в настоящее время подкреплена уже довольно обширной исследовательской базой. Боулби считал привязанность «краеугольным камнем» человеческой психологии. Он также был увлеченным натуралистом, что повлияло на развитие его идей. Боулби описал, как птицы год за годом возвращаются в одно и то же место, чтобы строить свои гнезда, часто недалеко от места, где они родились, и, как животные, вовсе не бродят наугад[19], где попало, как часто многие думают, а лишь в пределах «домашней» территории – вокруг своего логова или норы. В этом же ключе он писал: «Окружающая среда каждого человека является для него уникальной и единственной в своем роде».
Привязанность к месту[20] и привязанность к людям имеют общий эволюционный путь, и качество уникальности занимает центральное место и там, и там.
Простого кормления младенца недостаточно, чтобы вызвать привязанность, поскольку мы биологически закодированы на формирование привязанности через специфичность запахов, текстур и звуков, а также приятных ощущений. Места также имеют свойство вызывать чувства, а природа особенно щедра на сенсорные удовольствия. В наши дни нас все чаще окружают функциональные места, лишенные характера и индивидуальности, – супермаркеты и торговые центры. В то время как они обеспечивают нас едой и другими полезностями, к ним у нас не развиваются узы нежной привязанности; на самом деле такие места часто глубоко разрушительны. В результате понятие места в современном мире все больше сводится к фону, и взаимодействие, если таковое происходит, носит скорее временный характер и не приводит к живым, стабильным отношениям.
В основе теории Боулби лежит идея о том, что мать – это самое первичное место из всех. Дети ищут ее защитных объятий всякий раз, когда они напуганы, устали или расстроены. Это «безопасное убежище» становится тем, что Боулби назвал «надежной базой», которая создается благодаря кратковременным повторяющимся переживаниям разлуки и чувства потери, за которыми следуют воссоединение и восстановление. Когда у ребенка возникает чувство безопасности, он обретает смелость исследовать свое окружение, но все еще вполглаза следит за своей матерью как за тем безопасным местом, куда можно в любой момент вернуться.
Печальным фактом современного детства является то, что игры на открытом воздухе становятся довольно редким явлением. Традиционно парки и сады создавали условия для важной творческой и исследовательской игры. Строительство «домиков» в кустах в качестве зон, свободных от взрослых, – это способ отрепетировать будущую независимость. К тому же у этих убежищ есть и своя эмоциональная роль. Исследования показывают[21], что, когда дети расстроены, они инстинктивно используют свои «особые» места в качестве безопасного убежища, где чувствуют себя защищенными, пока их переживания не утихнут.
Привязанность и потери, как показал Боулби, идут рука об руку. Мы не настроены на то, чтобы «рас-соединяться», мы настроены на то, чтобы стремиться к воссоединению. Именно сила нашей системы привязанностей делает восстановление после потери таким болезненным и трудным. Хотя у нас есть сильная врожденная способность создавать связи, в нашей биологии нет ничего, что помогало бы нам справляться с разорванными связями, и это означает, что скорбь – то, чему мы должны учиться на собственном опыте.
Чтобы справиться с потерей, нам нужно найти свое безопасное убежище, почувствовать комфорт и сочувствие других. Для Вордсворта, который в детстве перенес боль утраты, мягкие, ласковые проявления природного мира своим присутствием вокруг обеспечивали ему утешение и сочувствие. Психоаналитик Мелани Кляйн ссылается на это в одной из своих работ, посвященных теме горевания и скорби. Она пишет: «Поэт говорит нам, что Природа скорбит вместе со скорбящим»[22]. Далее Кляйн объясняет, что для выхода из состояния горя человеку нужно восстановить чувство нравственной чистоты и добра в мире и в самих себе.
Когда умирает кто-то очень близкий нам, часть нас как будто тоже умирает. Мы хотим сохранить эту близость и заглушить нашу эмоциональную боль. И в какой-то момент возникает вопрос – можем ли мы снова оживить себя? Ухаживая за участком, выращивая растения и заботясь о них, мы постоянно сталкиваемся с процессами смерти и возрождения. Естественные циклы роста и увядания помогают нам понять и принять, что существует такая часть жизненного цикла, и, если мы не можем проявить свою скорбь, нас как будто охватывает вечная зима.
Помочь нам осмыслить этот опыт могут также ритуалы или другие символические действия. Но в светском и потребительском мире, в котором сейчас живут многие из нас, мы утратили связь с традиционными обрядами и инициациями,
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
