все её пружины поломаны, порядок перевернут вверх дном и всё царствование Павла — «ряд ошибок и глупостей», свидетельствующих о безумии правителя. Этот обзор всякого заставит сказать, что в военном и гражданском управлении Павла, напротив, сказался его сильный и систематический ум и благородные побуждения сердца. Если в военной и гражданской системах Павла есть глубокие недочёты, то недочёты не помешали этим системам пережить Павла. Несомненно, что Россия и при Александре I и при Николае I управлялась всё ещё «по-гатчински», причём выяснились и все тёмные стороны этого управления — экзерцирмейстерство, жестокая муштра в военном; бюрократизм и излишня регламентация всех проявлений народной жизни в гражданском; но очевидное дело, что душевнобольной не мог бы дать направление русской государственной жизни на полстолетия вперёд. Наконец, если «капральский режим» Павла, по мнению профессора Брикнера, оправдывает кровавую расправу с ним, то как же он осудит преемников Павла, которые применяли тот же гатчинский «капральский режим», но с гораздо большей суровостью? Ясно, что невозможно судить эпоху, давно отжитую, с современных точек зрения. И если уж её судить, то справедливо возлагать вину на многие плечи, а не взваливать всё на одного.
В конечном выводе изучение военного и гражданского управления России при Павле заставляет признать, что этот государь имел трезвый и практический ум и способность к системе; что мероприятия его направлены были против глубоких язв и злоупотреблений и в значительной мере ему удалось исцелить от них империю, внеся больший порядок в гвардию и армию, сократив роскошь и беспутство, облегчив тягости народа, упорядочив финансы, улучшив правосудие. Несомненно, что все мероприятия Павла источником имели благороднейшие побуждения и что если он и возбуждал недовольство и ненависть, то главным образом в худших элементах гвардии и дворянства, развращённых долгим женским правлением.
Причиной переворота Беннигсен выставляет «всеобщее недовольство, охватившее всю нацию», которое должно было привести империю к «падению»; «всеобщее желание» было, чтобы «перемена царствования предупредила несчастия, угрожавшие империи». Чтобы «удержать Россию на краю пропасти», «спасти государство», пришлось согласиться на переворот, ибо «революция, вызванная всеобщим недовольством, должна была вспыхнуть не сегодня-завтра»; предстояло «предупредить несчастные последствия общей революции», «спасти нацию от пропасти». Пален тоже объясняет переворот желанием «избавить Россию, а быть может, и всю Европу от кровавой и неизбежной смуты».
Правда ли, что недовольство было всеобщим, охватило всю нацию? Правда ли, что грозила революция? Ничего подробного. В гвардии недовольство было лишь среди офицеров. «Несомненно, — говорит Беннигсен, — что император никогда не оказывал несправедливости солдату и привязал его к себе». «Достигнуть успеха, — говорит о заговоре граф Ланжерон, — можно было, только подкупив или подняв гвардию целиком, или только частью, а это было дело нелёгкое: солдаты гвардии любили Павла, первый батальон Преображенского полка в особенности был очень к нему привязан». «Лучше покойного ему не быть», — сказал солдат про Александра, убедившись в том, что Павел Петрович «крепко умер». Затем «публика, особенно же низшие классы, и в числе их старообрядцы и раскольники, пользовались всяким случаем, чтобы выразить своё сочувствие удручённой горем вдовствующей императрице. Раскольники (т.е. старообрядцы, приемлющие священство) были особенно признательны императору Павлу как своему благодетелю, даровавшему им право публично отправлять своё богослужение и разрешившему им иметь свои церкви и общины». Саблуков прибавляет, что, как выражение сочувствия, они посылали со всех концов России в большом количестве образа с надписями. Это говорит совсем о другом настроении «нации». В Москве знали и любили Павла ещё великим князем, но тоже в низших слоях. Коцебу говорит, что строгости Павла I не касались людей низшего сословия и редко касались частных лиц, не занимавших никакой должности. Но высшие классы опасались притеснять крестьян и среднее сословие; они знали, что всякому можно было писать прямо государю, и что государь читал каждое письмо.
Коцебу даже так описывает настроение народа и солдат после переворота: «Народ вспомнил быструю и скорую справедливость, которую ему оказывал император Павел; он начал страшиться высокомерия вельмож, которое должно было снова пробудиться, и почти все говорили: «Павел был наш отец».
Во всяком случае, Фонвизин свидетельствует, что «восторг изъявило, однако, одно дворянство, прочие сословия приняли эту весть довольно равнодушно».
Из совокупности этих показаний должно заключить, что недовольства «всей нации» не было и общая революция не грозила. Было недовольство в высших классах и, сравнительно, в незначительных кружках.
Кто именно был недоволен правлением Павла Петровича и что было причиной этого недовольства? Показания современников дают полную возможность на это ответить.
Гатчинские «модельные» войска Павла, в бытность его великим князем, были разделены на мелкие отряды, из которых каждый изображал какой-либо гвардейский полк. Офицерские должности были заняты людьми низкого происхождения, и по большей части — малороссами. По воцарении Павла гатчинские войска, в качестве представителей соответствующих гвардейских полков, были включены в них и размещены по их казармам. Знатоки прусского устава и дисциплины, «гатчинцы» стали инструкторами екатерининских изнеженных и распущенных гвардейцев: сто тридцать два офицера, принадлежавших к лучшим фамилиям русского дворянства, т.е. к взысканным милостью Екатерины, очутились на равной ноге с офицерами из тёмных хохлов! Вот основная причина недовольства. Гвардейские офицеры-преторианцы и совершили переворот. Но вот как их аттестует граф Ланжерон: «...Офицеров очень легко было склонить к перемене царствования, но требовалось сделать очень щекотливый, очень затруднительный выбор из числа 300 молодых ветреников и кутил, буйных, легкомысленных и несдержанных». Пален подтверждает отзыв Ланжерона в отношении офицеров Семёновского полка, бывшего в карауле 11 марта: «Это были все люди молодые, легкомысленные, неопытные, без испытанного мужества» — «ватага вертопрахов». Поведение «пьяных цареубийц» утром после преступления вполне доказывает справедливость презрительного отзыва Палена.
Преследования лихоимцев возбудили против Павла Петровича высшую бюрократию, но Саблуков высказывает сожаление, что «безусловно благородный, великодушный и честный государь «не процарствовал долее и не очистил высшую чиновную аристократию в России от некоторых её недостойных членов».
Несомненно, что в значительной степени недовольство, как в среде офицеров гвардии, так и среди высшей чиновной аристократии, объясняется противодействием Павла крайней распущенности, особенно развившейся в конце царствования состарившейся Екатерины. Павел никого не казнил. Павел Петрович сослал многих. Однако, объясняется это не одной сдержанностью самовластия. Покушения на императора были всё время. Подозрительность его имела основания. Его ужасный конец это доказал. Он основательно дрожал за свой престол. «Было до тридцати лиц, коим поочерёдно предлагали пресечь жизнь государя ядом или кинжалом, — пишет Коцебу, — но отравление не было единственною опасностью, которая ему угрожала. На каждом вахтпараде, на каждом пожаре, на каждом маскараде за ним следили убийцы». Он
