Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
был вынужден отказаться от исходной формулировки своей сексуальной теории невроза. На основании дальнейших исследований он уже не мог придерживаться первоначальных взглядов на абсолютную реальность сексуальной травмы. Сцены явно сексуального характера, сексуальное насилие над детьми и преждевременная сексуальная активность в детстве позже были признаны в значительной степени нереальными. Возможно, некоторые из вас склонны разделять мнение критиков, что результаты аналитических исследований Фрейда были основаны на внушении. Такое предположение было бы не лишено оснований, будь эти выводы обнародованы каким-нибудь шарлатаном или другим неквалифицированным лицом. Однако всякий, кто внимательно читал работы Фрейда того периода и пытался вникнуть в психологию его пациентов так, как делал это он, понимает, как несправедливо было бы приписывать такому ученому, как Фрейд, грубые ошибки новичка. Подобные инсинуации только дискредитируют тех, от кого исходят. С тех пор пациентов обследовали в условиях, исключающих какое бы то ни было внушение, и все же психологические связи, описанные Фрейдом, были доказаны в принципе. Таким образом, мы вынуждены предположить, что многие травмы раннего детства по сути являются просто фантазиями, в то время как другие образуют объективную реальность.
Это открытие опровергает этиологическое значение сексуальной травмы в детстве, поскольку теперь совершенно неважно, была травма в действительности или нет. Опыт подсказывает нам, что фантазии могут быть столь же травмирующими, как и реальные травмы. В противоположность этому каждый врач, лечащий истерию, может припомнить случаи, когда сильные травматические впечатления действительно вызывали невроз. Это наблюдение находится лишь в кажущемся противоречии с уже обсуждавшейся нереальностью детской травмы. Мы прекрасно знаем, что есть много людей, которые пережили травму в детстве или во взрослой жизни, но не стали невротиками. Следовательно, травма, при прочих равных условиях, не имеет абсолютного этиологического значения и не обязательно оказывает какое-либо длительное воздействие. Чтобы это произошло, человек должен обладать вполне определенной внутренней предрасположенностью. Эту внутреннюю предрасположенность следует понимать не как смутную наследственную диспозицию, о которой мы знаем слишком мало, а как психологическое развитие, достигающее своего апогея и проявляющееся в травматический момент.
Позвольте мне продемонстрировать природу травмы и психологическую подготовку к ней на конкретном примере. Мне вспоминается случай одной молодой женщины, у которой после сильного испуга развилась острая форма истерии.[23] Она была в гостях и около полуночи возвращалась домой в сопровождении нескольких своих знакомых. Неожиданно сзади появился экипаж. Лошади шли крупной рысью. Ее друзья отступили в сторону; она же, словно зачарованная, осталась на середине дороги и в ужасе бежала перед лошадьми. Кучер щелкал кнутом и выкрикивал ругательства, но все было напрасно: она пробежала всю улицу и выскочила на мост. Там силы оставили ее; чтобы не оказаться под копытами лошадей, она в отчаянии прыгнула бы в реку, не помешай ей добрые прохожие. Эта же самая дама оказалась в Санкт-Петербурге, в кровавый день 22 января [1905 г.], на той самой улице, которую солдаты «расчищали» залповым огнем. Вокруг нее падали убитые и раненые; она же, сохраняя удивительное спокойствие и здравомыслие, приметила ведущие во двор ворота и перебежала на другую улицу. Эти страшные мгновения не вызвали у нее никакой ажитации. После она чувствовала себя хорошо – пожалуй, даже лучше, чем обычно.
Отсутствие реакции на явный шок наблюдается часто. Отсюда неизбежно следует, что интенсивность травмы сама по себе имеет крайне малое патогенное значение; все зависит от конкретных обстоятельств. Здесь мы обнаруживаем возможный ключ к тайне «предрасположенности». Нам следует спросить себя: каковы особые обстоятельства в ситуации с экипажем? Пациентка испугалась, как только услышала цокот копыт; на мгновение ей показалось, что этот звук – предзнаменование страшной беды: ее гибели или чего-то не менее ужасного. В следующую секунду она уже не отдавала себе отчет, что делает.
Настоящий шок, очевидно, исходил от лошадей. Предрасположенность пациентки к тому, чтобы столь необъяснимым образом отреагировать на столь незначительный инцидент, таким образом, могла состоять в том, что лошади имели для нее какое-то особое значение. Можно предположить, например, что однажды она пережила некий связанный с лошадьми опасный эпизод. Так и было. Однажды, когда ей было около семи лет, она ехала в карете со своим кучером; лошади испугались и понеслись к высокому и крутому берегу реки. Кучер спрыгнул на землю и кричал ей, чтобы она сделала то же самое, но она была так напугана, что никак не могла решиться. К счастью, в последний момент она все же спрыгнула, после чего лошади рухнули в пропасть вместе с каретой. То, что подобное событие оставит глубокое впечатление, едва ли нуждается в доказательствах. Однако это не объясняет, почему впоследствии абсолютно безобидный стимул вызвал столь нелепую реакцию. Пока нам известно лишь то, что возникший симптом уходит своими корнями в детство, однако его патологический аспект по-прежнему остается неясен.
Данный анамнез, продолжение которого мы узнаем позже, ясно показывает несоответствие между так называемой травмой и той ролью, которую играет фантазия. В этом случае фантазия должна преобладать в совершенно необычайной степени, дабы произвести столь сильный эффект по столь незначительному поводу. Поначалу можно привести в качестве объяснения раннюю детскую травму. Впрочем, подобное объяснение не очень удачно, как мне кажется, ибо мы до сих пор не понимаем, почему последствия этой травмы оставались латентными так долго или почему проявились именно в этот конкретный момент. Пациентке наверняка не раз приходилось сторониться экипажа, мчащегося на полной скорости. Момент смертельной опасности, пережитый ею ранее в Петербурге, не оставил после себя ни малейшего следа невроза, несмотря на то что она была явно предрасположена к нему вследствие впечатляющего инцидента в детстве. Все, что связано с этим травматическим эпизодом, еще предстоит объяснить, ибо с точки зрения теории травмы мы по-прежнему блуждаем в потемках.
Надеюсь, вы простите меня за то, что я с таким упорством возвращаюсь к вопросу о теории травмы. Я не считаю это излишним, ибо в наши дни многие люди – даже те, кто имеет непосредственное отношение к психоанализу, – по-прежнему цепляются за устаревшие воззрения. В результате у наших оппонентов, которые в большинстве своем никогда не читают наших работ или делают это весьма поверхностно, создается впечатление, будто психоанализ до сих пор вращается вокруг теории травмы.
Возникает вопрос: что мы должны понимать под предрасположенностью, в силу которой впечатление, само по себе незначительное, может произвести такое патологическое действие? Это вопрос фундаментальной важности, который, как мы увидим позже, играет важную роль во всей теории невроза. Мы должны понять, почему кажущиеся нерелевантными события прошлого имеют настолько большое значение, что могут столь демоническим и капризным образом влиять на наше поведение в реальной
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
