Оставшийся вечер воскресенья фрау Шмидт работала над моей речью, дикцией и созданием жуткого акцента, что с моим почти оксфордским произношением было весьма затруднительно. Английский я любила больше всего, а потому основное внимание в университете уделяла именно этому языку, долгие часы слушая речи британской королевы в парламенте и занимаясь постановкой нормативного произношения.
Впрочем, ломать всегда проще, чем строить. Основное я уяснила – нужно коверкать слова, и чем сильнее, тем лучше. Хотя если уж по справедливости, то это американцы исковеркали английский язык. Поэтому для них правильная речь уже будет акцентом. Но с изувером-учителем по имени Катерина было лучше не спорить.
Кажется, в итоге она осталась мной довольна. По крайней мере, спать она меня отпустила. Но строго-настрого наказала быть внизу ровно в семь утра, иначе оставит без завтрака, и что самое страшное – без кофе.
В клинику мы ехали почти в полном молчании. Фрау Шмидт даже радио не включала, погружённая в свои мысли. А я с утра вообще не отличаюсь излишней разговорчивостью. К тому же жутко хотелось спать.
Но за два часа пути я успела проснуться и даже с интересом разглядывала проносившиеся за окном немецкие пейзажи. Около десяти утра мы прибыли на место.
На первом этаже клиники располагалось кафе для посетителей. И там нас уже ждали.
Они не понравились мне сразу. С первой секунды.
Особенно оценивающе-презрительный взгляд Адама Кэлтона и неожиданно одобрительный, но не добрый его подружки Мередит. Конечно, я была в парике, дурацких очках и безразмерном балахоне, но что-то мне подсказывало, даже и не будь на мне маскировки, эти люди вряд ли встретили б меня приветливо.
Фрау Шмидт представила меня с такой гордостью, словно произведение искусства, которое сама сотворила за выходные. Впрочем, ведь так оно и было, если не придираться к мелочам.
– Доброе утро, меня зовут София Горцева, очень рада познакомиться, – я произнесла эту фразу по-русски, намеренно огрубляя голос, и протянула Адаму Кэлтону руку для знакомства.
Теперь он смотрел на меня более одобрительно, подал мне пальцы. Причём его ладонь показалась мне какой-то вялой и нерешительной. В отличие от его подружки. Которая сжала мне руку так, что я еле вытащила её из железного захвата.
Вот так дамочка, я тут же решила, что от неё следует держаться подальше.
– Прекрасный выбор, фрау Шмидт, – произнесла Мередит, разглядывая меня как какое-то невиданное насекомое. И в её голосе мне послышалось шипение змеи. Я даже с трудом подавила желание отшатнуться.
– Она понимает нас? – спросил Адам у тёти Кати, напрочь игнорируя моё присутствие. Для него я была чем-то вроде манекена в дурацких очках.
– Хм, – она сделала вид, что задумалась. – Ну… примерно половину из того, что мы говорим.
– О-о, – Адам с Мередит переглянулись, и наконец он выдал вердикт. – Это просто замечательно. Фрау Шмидт, вы подобрали идеальную кандидатуру, не зря о вас идут такие одобрительные отзывы.
– Спасибо, мистер Кэлтон, – тётя Катя улыбнулась не хуже крокодила. – Надеюсь получить чек до конца дня.
Я никак не могла понять, что она затеяла. И к чему весь этот спектакль.
Адам отошёл к стойке администратора, и за нашим столиком повисло неловкое молчание. Точнее, неловким оно было для меня. Поскольку тётя Катя продолжала улыбаться, как будто только что сбила все мишени в тире. А Мередит вообще с непринуждённой грацией делала вид, что она не с нами сидит за столиком в больничном кафетерии, а, как минимум, нежится в шезлонге на Багамских островах.
Адам Кэлтон вернулся и позвал нас в гостиную. Он был напряжён. А вслед за ним и Мередит растеряла своё благодушно-рассеянное выражение. Теперь она была напряжена и собрана. Вот точно как кобра, готовая в любой момент броситься на чужака, показавшегося на её территории. По пути она то и дело брала своего любовника под локоть, но затем, словно опомнившись, убирала ладонь.
В гостиной для встреч с больными больше никого не было. Только мы четверо. Тётя Катя, как опытный снайпер, выбрала позицию у окна и поманила меня к себе. Адам и Мередит стояли посреди комнаты.
И тут дородная сиделка вкатила инвалидное кресло.
Это был словно удар под дых.
Его лицо худое и измождённое, будто он не ел несколько дней. Или даже недель. Или сражался с неизлечимой болезнью. Я вдруг поняла, что даже не удосужилась узнать у тёти Кати, чем болен этот человек. Как-то удовлетворилась информацией, что он скоро умрёт.
Но теперь я в это не верила. Его глаза… Они горели жарким огнём, жаждой жизни. Я в первую же секунду поняла, что этот мужчина – настоящий боец. И просто так болезни он не сдастся.
Да и стариком он вовсе не выглядел. Стоп! А с чего это я решила, что он старый? Мне даже никто подобного не говорил. Просто тётя Катя упомянула, что миллиардер скоро умрёт, и я априори записала его в старики. Вот дура.
Я внимательно следила за ним, сидевшем в инвалидном кресле. Поэтому увидела, как он впился немигающим взглядом в лицо Мередит, заставив ту побледнеть. А затем Адама…
Что-то эти люди не выглядели как счастливые родственники в момент долгожданной встречи. Скорее, это было противостояние… конкурентов?
Я одёрнула себя, пока не напридумывала всякой ерунды. В конце концов, откуда мне знать, как выглядят безоблачные отношения в этой семье. Сама ведь после смерти бабушки с братом перебросилась лишь парой фраз. А здесь американцы, у них другой менталитет.
А затем он увидел меня…
О-о, какая гамма эмоций отразилась на его лице. Удивление, недоумение, отвращение, брезгливость…
Ну уж спасибо, тётя Катя, вот так удружила. Не видать мне миллиардерской яхты как своих ушей.
Но тут вышел из ступора Адам Кэлтон.
– Познакомься, пап, это твоя сиделка, она будет сопровождать тебя в путешествии.
Лицо Джона вдруг превратилось в непроницаемую маску.
Я постаралась улыбнуться как можно более приветливо и произнесла по-английски, но с тем самым репетированным все выходные акцентом.
– Здравствуйте, меня зовут София Горцева.
Мне показалось, или у миллиардера задёргался левый глаз?
Вот сейчас он пошлёт меня на три буквы, или ещё куда подальше. И Адам Кэлтон тоже это увидел. Он подошёл к отцу и откатил кресло в противоположный угол комнаты.
Я не слышала разговора, но внимательно следила за их жестами. Похоже, Джон Кэлтон был в шоке, поэтому не смог подобрать убедительных аргументов против моего присутствия. Я поняла это по торжествующему выражению лица его сына.
К тому же Джон был действительно болен. Он не изображал слабость. В нём почти не осталось жизненной энергии. Так что держался он сейчас на чистой силе духа.
А вот Мередит при взгляде на отца своего парня била крупная дрожь. Да что вообще здесь происходит и во что это я ввязываюсь?
