издеваться? Разве квартира викария — хлев? А сам он разве жеребец? За такие слова, по правде, надо бы язык выдрать.
Нам нельзя
Без языка...
Без него
Мы как треска! —
попробовал обратить все в шутку Горбунок, но ничего не вышло. Жиндулис вломился в амбицию и спрашивал дальше:
— Известно ли тебе, темный ты сапог, что ксендз ради своего призвания, если надо, должен отречься от всего на свете: от любви, богатства, матери, родины?!
Тебя, здоровяк,
Легко не возьмешь!
Ты бога продашь,
А к черту пойдешь! —
сами вылетели у Горбунка слова вместе с поросячьим визгом из мехов гармоники. Его пьяный бесенок проснулся-таки наконец!
Побледнел Жиндулис, будто мел. Схватился за нож. Хотел полоснуть по мехам гармоники, но Кряуняле цапнул его за руку.
— Я же тебе говорил, Стасис, — он сущий черт! Не принимай близко к сердцу.
— Я покажу ему смеяться!
Воля черту смеяться,
Воля богу гневаться,
Воля тебе, Жиндулис,
Святым оставаться!
— Перестань, Кулешюс, — взмолился органист. — Разве не видишь, что викарий молод да зелен. Шуток не понимает!
— Молод — постареет, глуп — ума не наберется. Ничего путного из него не выйдет!
— Выйдет! Я пробьюсь! — не сдавался Жиндулис, которого вдруг проняла недобрая икота.
— Пробьешься. Выйдет, — успокаивал его Кряуняле, с хитрецой подмигивая при этом сапожнику. — А что мы с Кулешюсом тебе говорим? Да поможет тебе господь! Вставай. Только гляди в оба, чтоб раньше сроку колени не преклонить!
— Не преклоню. Пойду.
— Иди. Далеко пойдешь. Так что примем все втроем и потопали к бабе Кулешюса.
— Не потопаю. Ненавижу баб.
— Давай, Кулешюс, выведем святого на двор. Худо ему.
Музыканты, чокнувшись, выпили и вывели Жиндулиса на свежий воздух. Когда тот малость оклемался, все трое, взявшись под руки, дружно двинулись к костелу. Возле ограды догнал их Нерон, хотел было залаять, но разглядел, что все свои, и успокоившись засеменил за ними.
Долго шли, немало натерпелись, пока Кряуняле выпросил ключ у звонаря Антанелиса, пока дверь отперли, пока, отыскав ризницу, надели на викария стихарь, пока тот достал святые дары...
Пели третьи петухи, когда они зашагали по улице. Чуть было не удалось втихаря прошмыгнуть мимо дома богомолок. Но черт пустил кота Швецкуса поперек дороги. Нерон — за котом. Кот — на дерево. Пес раззявил глотку. Кряуняле стал его унимать. Вот тут-то и началось... В окнах расцвели пышным цветом двойняшки Розочки. Весь дом воспрянул ото сна. Вскочил и Гужас, разбуженный от крепкого сна собственным бесенком. Высунул голову из окна. И глазам своим не поверил. Конец света, не иначе, если безбожник Горбунок под ручку с ксендзом в свой дом направляется. Схватил галифе, сапоги, чуть было не прослезился. Не только Гужас, все, кто их видел, выбегали из домов и следовали за тремя мужчинами да четвертой собакой... Богомолки опередили их, дружно бросились во дворе на колени. Крестились да молились за умирающую Марцеле.
— Господи, то есть человек, то нету.
Горбунок робко приоткрыл сенную дверь.
— Марцеле, мы уже тут. Можно войти?
Ответа не было. Сени пустовали. Тишь да темень. Горбунок робко перешагнул порог, нашарил следующую дверь и, открыв ее настежь, зарыдал:
— Марцеле, прости...
Изба набита битком. Но ни одна баба не бросилась зверем на него. Подбежала к нему пышущая жаром Веруте Валюнене, обняла:
— Благодари бога. Марцеле победила.
— Не умерла?
— Нет.
— Ирод! — вскричала Розалия. — Сына она тебе родила. Опору на старости лет!..
— Брось заливать!
Но тут же раздался пронзительный крик младенца. Горбунок вкатился в избу и увидел то, чего уже не надеялся увидеть в своей избе. Фельдшер Аукштуолис держал младенца, взяв за ножки. Подбежав на четвереньках к кровати, Горбунок уткнулся лицом в ладони Марцеле:
— Куда теперь ксендза деть?
— Веди сюда. Наш ребеночек малость придушенный родился. Пускай окрестит...
У органиста и викария голова пошла кругом. Глаза выпучили, норовя тут же удрать. Но Горбунок загородил дверь, раздвинув меха гармоники:
Благослови, Жиндулис, сына моего,
Пускай Марцеле счастливо живет!
— Где же крестные, безбожник? — закричал органист, первым пришедший в себя, вынул из-под мышки кропило и откупорил зубами пузырек со священной водой.
— Мы побудем, — сказала Веруте Валюнене, остановившись рядом с фельдшером, потому что викарий, долго не ожидая, уже кропил им на ноги:
— Во имя бога...
— Имя? Каким именем наречете? — крикнул Кряуняле.
— Пускай будет Пранас, — ответила Марцеле. — Как наш доктор... О, господи! Йонас!.. — охнула она.
Викарий-то вдруг попятился!.. Пятился раком, пока органист не схватил его под мышки и не поволок к двери. Однако дверь была не в той стене. Слава богу, что Горбунок встрял между ними, ловко развернул и вместе со священнослужителем нырнул в сени. Из сеней — пулей на крыльцо. Дальше не успели, потому что викарий вцепился в столбик крыльца, взревел голосом дьявольским да изверг струю смолы адовой...
— Иисусе! Дева Мария!
Бабы вскочили с колен, а мужики вместе с Гужасом спросили:
— Что случилось-то?
— Ничего страшного. Нуль, — лепетал органист. — Шли к умирающему, угодили к новорожденному... Викарий у нас слабенький. Душок от новорожденного... Пардон.
— Да... Вот-вот... Чтоб его... — икал викарий.
— Кыш, пьяницы, с глаз долой! — обидевшись, закричал Горбунок. — От вас самих душок! Не от моего сына!
— Как ты смеешь нас оскорблять! — рассвирепел Кряуняле. — Знаешь, кто ты такой? Знаешь, кто мы такие?
Оттого Кряуняле спился,
Что Христос у нас родился! —
затянул Горбунок, наигрывая рождественский марш. Беда только, что органисту и викарию не удавалось ступать в такт. Шатались, будто два голубя, обожравшись моченым в водке горохом...
