— Пойдём, сынок, — решительно взял меня за плечо Вилим. — Народ заждался уже. И так староста опять, как собака, брехать будет.
— Это да, — одобрительно откликнулся дед. — Стой, не стой, а от судьбы не уйдёшь, — Паткул смачно высморкался себе под ноги, сплюнул туда же и, вытерев об тулуп пальцы, подозрительно уставился на меня: — Видать согрешил ты в чём–то перед Троими, что они на тебя указали.
— Жребий то Васяткин был, — нахмурившись, возразил Вилим. — И грехи его!
— Ну, у Васятки то грехов больше чем блох у козла приблудившегося, — мелко захихикав, согласился дед. — Если бы не Калистрат, ему бы уже давно шею свернули. Нашёл ты с кем по рукам ударить, — Паткул укоризненно покачал головой. — Староста оттого и искал охотника, что на суд богов не надеялся.
— Нужда заставила, — мрачно процедил Вилим, старательно обходя очередную грязевую лужу. — Ты же сам знаешь, дядька Паткул, как мне осенью с посевами не повезло, — отец, грязно выругавшись, с силой пнул комком грязи в сторону развалившейся поперёк дороги свиньи. Та, лениво посмотрев в нашу сторону, даже не подумала покидать так полюбившуюся ей лужу. — Выбора у меня не было. Если бы ряд с Калистратом не заключил, эту зиму мы бы не пережили. Да и думка теплилась, что сторонкой беда пройдёт. Почти три десятка баллот тянули. У Вельда он чистый был, — Вилим сморщился так, как будто прожевал дольку неспелого лимона. — А у Васятки нет.
— А почему тогда меня вместо Васятки этого в маги посылают? — не вытерпев, поинтересовался я.
— И впрямь с головой у тебя беда, — покачал головой Вилим. — Как дитёнку малому всё разъяснять приходится. Ты, главное, на погостье чего–нибудь такого не спроси, — погрозил он мне пальцем. — Помалкивай, да головой кивай. Не дай Лишний и впрямь старики не отпустят.
— Обычай у нас такой, — ответил вместо отца дед Паткул, теребя жидкую бородёнку. — Когда деревне приходит срок баллот тянуть, то тянуть его обязаны все, кто во взрослую пору входит. То закон ещё со смутных веков самими богами прописан! — поднял указательный палец вверх старик. — И уклониться от его исполнения никто не может: ни крестьянин, ни торговец, ни даже сам господине князь!
Вилим, внимательно слушавший деда, кивнул соглашаясь.
— Перед Троими все равны, — продолжал вещать дед. — За этим жрецы строго следят и никому спуску не дают! Говорят, что даже сын императора баллот как–то тянул, — выпучил Паткул глаза. — Но, — дед, выдержав паузу, вновь поднял палец вверх. — Ежели кто не хочет судьбу пытать, то может заключить ряд. Конечно, если охотника найдёт. Баллот то он потянет, но в чашу Йоки его бросать не будет, а охотнику то и передаст. Тот замест него бросит. А там уже как Трое решат, — дед пожал плечами. — Ежели баллот чёрный будет — повезло. Живи себе дальше и всё, что по ряду получил, твоим остаётся. Ну, а если белый, то всё — топай детинушка до городу, на ушлёпка, значитса, обучаться.
— Самому, что ли, идти то? — удивился я, почесав голову. — Без присмотру совсем?
— Сам ты только до ближайшей деревни дойдёшь. Там тебе шибко рады будут! — зло бросил Вилим. — Вместе с обозом пойдёшь. Отец–послушник, хоть специально будущих колдунов и не опекает, но и полонить не даст. Раз вас Трое в ушлёпки выбрали, то так тому и быть. И рушить волю богов не след. Поэтому всю дорогу держись обоза, никуда от него не отходи. Тогда и до Вилича наверняка дойдёшь. А в сторону уйдёшь — считай, пропал. Ты понял меня? — отец, взяв меня за плечи, внимательно заглянул в глаза.
— Понял, — под взглядом Велима мне стало неуютно. — От обоза не отхожу. У послушника всё время на глазах нахожусь.
— У всеблагого отца других дел и нет, как на твою грязную харю любоваться, — развеселился Паткул. — Ты лучше Силантия держись. С одной деревни чай. Может, хоть он, присмотрит за тобой! Там, правда, и с других деревенек народишко до школы идёт, но на них ты не надейся. За полполушки продадут.
— И все за обозом без присмотра идут? — удивился я. — А почему тогда никто не сбежит? Лес то рядом.
И тут же, получив увесистый подзатыльник, пробороздил носом грязь.
— Думай, что языком мелешь! — рыкнул надо мной отец. — Кто чужой услышит, беды не оберёшься! Да и мне несладко придётся! Ты уже вдосталь побегал! Заткнись! И чтоб больше рот свой поганый не открывал! Ещё хоть слово услышу! Я тебе! … — Вилим поднял руку и выразительно сжал свой громадный кулачище.
Поднимался я с трудом. Липкая жижа, подобно болотной трясине, отпускала неохотно, разъезжаясь под руками в разные стороны. Да и голова вновь загудела, как растревоженный пчелиный улей. Вилим, с каким–то злорадным интересом, наблюдавший за моими потугами, терпеливо дождался окончания действа. Затем, взяв меня своими лапищами, за сразу затрещавший ворот, с придыханием произнёс: — У меня ещё намедни руки чесались, когда ты своим побегом чуть и Славуту за собой не утянул. Если бы тебя сейчас на погостье не ждали, я бы тебя уму–разуму то поучил. Но ты смотри, сынок, — почти ласково, добавил он. — Если с твоей учёбой сейчас что–нибудь не сладится, то…
— Пошли уже, сосед, — прервал его на полуслове Паткул. — Если опоздаем — беда будет.
— Пошли, — согласился Вилим, разжимая кулаки. — Твоя, правда, дядька Паткул, припозднились мы.
* * *
На погостье вышли как–то неожиданно. Вроде только что месили грязь, огибая, вплотную притиснувшись к забору, очередную огромную лужу, прошли по стиснутой меж двух палисадников довольно утоптанной тропинке и, внезапно, вышли на довольно большую площадь, почти полностью заполненную народом. Однородная серая толпа, состоящая в основном из однотипно одетых в драные тулупы баб и мужиков, отличавшихся друг от друга лишь наличием у первых на головах платков, напряжённо ждала, искоса поглядывая в сторону десятка запряжённых волами телег. Там уже вовсю суетились возницы, в последний раз проверяя сбрую, лениво переругивались стражники, поправляя сбившийся немудрёный доспех, важно вышагивал кряжистый бородатый старик, зачем–то постоянно поправляющий уложенные в телеги мешки. Рядом ошивалась стайка местной детворы, увлечённо путаясь у старших под ногами. Они–то первыми нас и заметили.
— Вельда привели! — заорал, во всё горло, вихрастый мальчуган лет пяти и тут же получил затрещину от кого–то из старших. Нас сразу обступили со всех сторон. Раздались нестройные приветствия, вопросы, взаимные поклоны. Какой–то изрядно пьяный толстяк, в сильно измызганном грязью армяке, неопределённого от грязи цвета, даже попытался преградить Вилиму путь, попутно стараясь втолковать что–то невнятное, но был, бесцеремонно отодвинут в сторону.
— Не до тебя сейчас, Аникей. Не видишь, Калистрат ждёт.
Вилим, наконец, протиснулся сквозь толпу и встал напротив старика. Дед Паткул благоразумно затерялся в толпе. Я, молча, встал рядом, почти физически ощущая спиной десятки любопытных глаз. Сельчане и до того беседовавшие друг с другом громким полушёпотом, смолкли совсем, с интересом ожидая дальнейшего развития событий. Даже детвора, прекратив своё броуновское движение между телегами, застыла на месте, раззявив в ожидании рты. Оно и понятно. Культурная программа в этом захолустье особым разнообразием вряд ли отличается. Дни в деревне как близнецы–братья, без полулитры и не отличишь. Из всех забав, только пьянка с мордобоем, сплетни, да увеличение народонаселения по ночам. В общем, скука смертная. Неудивительно, что поглазеть на отправление обоза и двух неудачников–односельчан вся деревня набежала. Это же событие, по местным меркам, неординарное. Потом месяца два можно будет языками чесать, сочиняя по ходу дела дополнительные подробности и до хрипоты оспаривая версию какой–нибудь Клавки косоглазой.
