Селина Деламар не скрывала радости, видя мою довольную физиономию.
— Прекрасно. Значит, у нас появится возможность лучше узнать друг друга, — сказала она.
— Конечно. Я ведь именно поэтому и принимаю предложение, — уверенно ответил я. И сам удивился. Стажерам такие слова произносить не положено. Разве что штатным сотрудникам, а еще лучше — штатным сотрудникам со стажем. Еще я понял, что мне почему-то нравится так разговаривать с женщинами. Я испытывал в этом потребность, словно силился доказать себе, что мир женщин вовсе не является чем-то таким, что безвозвратно погибнет для меня в супружестве. В то же самое время я знал, что никогда не смогу изменить Алисе. Вопрос вообще так не стоял. Вопрос стоял так: обязательно ли самоустраняться из мира чувств?
Итак, я сообщил эту новость Алисе. И на сей раз она бросилась мне на шею. Я чувствовал, что она за меня рада, даже горда. Мне вдруг снова открылось, что она любит меня до безумия. Глупо было с моей стороны пол-лета мучиться ревностью. Столько времени зря потеряли! Надо было срочно его нагонять. После шампанского мы легли в постель. Для последних дней лета погода стояла жаркая, и я помню, что мы некоторое время лежали не двигаясь, в странных позах, словно наши тела, деформированные, как на картинах Фрэнсиса Бэкона, врезаны друг в друга. Рядом с кроватью стояло зеркало, а еще в комнате было окно, и наше тройное отражение придавало происходящему какую-то особую странность. Получался триптих.
После долгих недель, проведенных в мечтаниях, наши тела вновь обретали друг друга. Меня не покидало ощущение, что ко мне возвращается вкус к жизни. Я как будто вновь открывал себя. Сердце билось как бешеное. Мы долго целовались, сначала без языка, потом с языком, потом снова без языка, потом снова с языком. Каждый переход от поцелуя с языком к поцелую без языка был равнозначен пересечению границы. Каждый вздох и каждый стон, даже самый тихий, после разлуки приобретал невыразимо, неправдоподобно огромное значение. Я почувствовал, как затвердели ее соски. Алиса начала меня ласкать. Эти ласки были сродни подготовке к долгому путешествию. Мы так давно не виделись, что могли бы, как звери, наброситься друг на друга, чтобы поскорее утолить свой голод, но мы предпочли не торопиться, отдавшись волнующему ритму растущего возбуждения.
— Еще, — шепнул я.
Она ласкала меня все так же медленно, лишь изредка ускоряя движение. Ртом она прижималась к моему уху, и мои барабанные перепонки слышали ее горячее дыхание. Я чуть не кончил прямо ей в руку, настолько пронзительным было наслаждение.
— Подожди, — сказала она. — Я хочу тебя. Сейчас.
Она произнесла эти слова, как объявляют приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. Я перевернул ее и прижался к ней всем телом, не переставая действовать руками. Она оказалась сверху, в своей любимой позе, потом сверху оказался я, тоже в своей любимой позе. Еще миг, и наши тела вернутся в позу одиночества.
Мы молча лежали рядом, утопая в счастье, поту и тумане изнеможения. Вот тогда Алиса и сказала:
— Теперь, когда у тебя есть работа, пора познакомиться с моими родителями.
8
Бывали у меня в жизни ситуации, когда я чего-то до смерти боялся, но так я не боялся ничего и никогда. Масла в огонь подливала Алиса, которая готовила меня к встрече так, словно мне предстояло выступать от имени человечества перед пришельцами из космоса. Почти час она потратила на мою прическу, добиваясь максимальной благопристойности. Все приглаживала и приглаживала мне щеткой волосы, изгоняя из моего облика последний намек на индивидуальность. Я сопротивлялся — мне вовсе не хотелось походить на арестанта.
— Прекрати! Естественность лучше всего!
Она окинула меня оценивающим взором и изрекла:
— Нет. Естественность тут не прокатит.
Подумала еще немножко и добавила:
— Вообще-то у тебя и правда какой-то бледный вид. Сейчас сделаю тебе морковного соку.
— Я его не люблю.
— Это не важно. Главное, чтобы у тебя был здоровый цвет лица.
— Да меня от него выворачивает! Ты этого добиваешься? Чтобы я позеленел?
— Слушай, ну неужели так трудно чуточку постараться?
— В конце концов, я теперь работаю. Можно сказать, что у меня очень много работы, поэтому я не такой румяный.
— Нет. Они решат, что ты позволяешь на себе ездить. Это еще хуже.
Что бы я ни предложил, Алиса тут же находила кучу возражений. В итоге мне, который и сам трясся от страха, пришлось обнимать ее и успокаивать. Все будет хорошо. Подумаешь, одно воскресенье. Переживем как-нибудь.
— Будет еще моя сестра, — сказала Алиса.
— Да ну?
— Да. Она только что вернулась из Южной Америки.
— И что она там делала?
— Я же тебе рассказывала. Она пишет диссертацию о беглых нацистских преступниках.
Эта новость принесла мне облегчение. Значит, я буду не единственной мишенью. Розыск беглых нацистов — тема, заслуживающая пристального интереса. В любом случае я намеревался изображать из себя овощ. Я готов был на все, лишь бы не испортить этот исторический для моей невесты момент.
Едва переступив порог их дома, я понял, что задача будет не из легких. Сестры мгновенно бросились обниматься. Тут же, в коридоре, меня познакомили с Лизой. Сколько буду жить, столько буду, думая о ней, вспоминать эту нашу встречу в коридоре. Жизнь била в Лизе ключом. Даже стоя на месте, она как будто слегка подпрыгивала, словно все время порывалась бежать вперед. Одним словом, она сразу мне понравилась, и это чувство было взаимным.
— Не знаю, чего тебе наговорила моя сестрица, но ты не волнуйся. Все будет замечательно.
— Правда? Хорошо, если так.
— Вот увидишь. Отец у нас любит поворчать, но он добрый.
Затем мы прошли на кухню. Это была прекрасная просторная кухня, может, даже чересчур просторная. Слишком большие кухни всегда казались мне немного нелепыми. Мать Алисы обнаружилась среди кастрюль, вся в хлопотах, — хуже обстановку для знакомства трудно себе вообразить. В помещении витали запахи тушившегося кролика. Элеонора сделала мне навстречу шаг — самый маленький шажок, дабы обозначить, что подойти к ней должен я, а не наоборот. Я — гость, а гости должны пошевеливаться быстрее, чем хозяева. С первого же взгляда я отметил ее усталый вид. Если у нее еще и оставались какие-то крохи жизненной энергии, должно быть, они были надежно заперты в одном из ящиков этой необъятной кухни.
— Значит, это вы — Фриц? — обратилась она ко мне.
Этим своим «значит» она сказала все и сразу. Это не был тяжкий вздох, нет, скорее его слабый отголосок, похожий на чуть заметное дуновение ветерка летним вечером: пока еще тепло, не хочется думать о том, что скоро похолодает, — вот что скрывалось за ее «значит».
