эскимосом – ну очень разные понятийные матрицы в нас заложены. Я понимаю одно: любую системность Максим отрицал, считал глупостью, и чем дальше, тем больше погружался в экзистенциальную проблематику. Причем не в труды Сартра или Камю (это устарело, извините), скорее, в глубины восточной мудрости.
– Да вот хотя бы это… – пролистывают страницы. – Ага! Вся индусская философия – в чувстве ужаса. Ужаса не перед смертью – перед рождением. Ни у кого не хватает смелости сказать о «пропасти рождения», формуле, которая часто встречается в буддийских текстах. А между тем рождение – это пропасть, настоящая бездна… Это он цитирует Чорана. Читали Эмиля Чорана?
В ответ пожимаю плечами.
– Крайне пессимистический мыслитель. Самый большой пессимист в прошлом столетии. Ну и Ницше Максима увлекал. Причем более всего последние годы жизни, когда тот представлял себя Христом, Дионисом и еще бог знает кем. Предсмертная истерика, отягченная душевной болезнью, но Максим почему-то очень этим интересовался!
Негусто, если резюмировать. Слышал, Ницше плохо кончил, но где он и где Кай? На «крибле-крабле», во всяком случае, объяснения не тянут, и тут же накатывает желание рассказать о завешенных зеркалах, о стоянии под дождем, об авгиевой конюшне, о диких криках йети… Вывалить, короче, подноготную, а потом спросить: ну как, Аркадий Ефимович? Чоран отдыхает?
Но я такого не сделаю. Даже если задают прямой вопрос насчет Кая-Максима, увиливаю: либо отмалчиваюсь, либо безбожно вру. Вот и сейчас, резиново улыбаясь, забираю работу, благодарю и обещаю, что передам автору.
Далее блуждаю по коридорам и лестницам купеческого особняка, ориентируясь на звук молодых голосов, щебечущих о своих молодых проблемах. Когда выгребаю в заполненный молодежью холл, украшенный маскаронами и большой резной розеткой под люстрой, тут же водружаю на нос очки. Здесь наверняка тусят бывшие приятели Кая. Помнится, год назад они еще звонили, кто-то даже заходил, пытался беседовать с затворником; но тщетно, все уходили несолоно хлебавши. А кое-кто и убегал, торопливо втискивая ноги в ботинки и забывая зонтик в прихожей. Тогда комната еще не была конюшней, зеркала стояли открытыми, но месседжи Кая уже пугали, все более отделяли его от тех, кто сейчас вывалил в холл на перемену.
Двигаясь сквозь толпу, которая пребывает в броуновском движении, переговаривается, смеется, исподволь озираюсь. Иногда броуновские частицы обретают конкретный человеческий облик. Кажется, вот этот вихрастый брюнет был у нас в гостях. Или был вон тот, с большой головой и в массивных роговых очках? В голове вертятся имена-фамилии, плохо совмещаясь с реальными лицами. Да и что я им скажу, если угадаю? Здрасьте, передаю привет от снежного человека? Если честно, я боюсь быть кем-то узнанным. И одновременно – хочу быть узнанным, хочу проявления хоть какого-то интереса. Почему вам нет никакого дела до мумифицированного товарища?! Почему вы заняты исключительно своей жизнью, а помочь ближнему не хотите?! Обида душит, мельтешение молодых вокруг – бесит, так что я готов присоединиться к недавно услышанному, мол, они умерли. Удобная версия: представишь такое – и сразу легчает. Это лишь видимость реальности, тусовка привидений, они даже не хуматоны, и уж тем более не людены. Кай в свое время приписал к почетному ордену знающих и понимающих некоторых однокашников, но потом исключил. Взвесил на метафизических весах, нашел очень легкими и вычеркнул из списков. Они недостойны пребывать в рядах ордена, они ленивы и нелюбопытны, даже странно, что их зачислили на философский факультет!
Хотя меня интересует лишь одно лицо. Обнаружь его в толпе, не обознался бы, не перепутал фамилию, а подошел бы, и… Неизвестно, что бы произошло. Но мне очень хочется увидеть это лицо, вполне себе миловидное, хочется заглянуть в карие глаза, а еще лучше взять за руку, тонкую, с длинными пальцами, и отвести к нам домой, по дороге объяснив резоны.
Увы, нет нужного лица. Есть только стенд со списочным составом групп всех пяти курсов, к нему и направляюсь. Сейчас Кай был бы на пятом курсе, почти выпускник, а она должна находиться в списках четвертого. Да, она училась на курс младше, и, хотя номер группы не помню, прочесть все фамилии не составляет труда. Вот она, Прохорова Анна из группы 727! На соседнем стенде висит расписание, и остается только спросить у какого-нибудь студиозуса, где нужная аудитория, чтобы встать у двери, заглянуть в глаза, взять за руку и т. п.
Группа медленно втекает в аудиторию то ли на лекцию, то ли на семинар. Где же она?! Ага, идет, теперь следует вовремя перекрыть путь, поскольку из аудитории ее будет трудно вынуть. Встав на дороге, создаю небольшую пробку из молодых тел. Из-за ее спины уже доносится:
– Ань, чего застряла? Звонок через минуту!
Но мы молча глядим друг на друга. Несмотря на мой шпионский вид, меня узнали, и сейчас лицо Ани искажает болезненная гримаса, будто ее чем-то укололи.
– Мне нужно отпроситься, – произносит наконец.
– А дальше что? – напористо спрашиваю.
– Подождите меня на улице.
Не знаю, выполнят ли обещание, но путь освобождаю. Как иначе, ведь молодые сомнут по дороге к знаниям, а потому спустя пару минут уже курю на скамейке перед Мальцевкой. Возможно, я неправ. То есть стопроцентно неправ, я – утопающий, что хватается за соломинку…
Моя соломинка вскоре появляется из резных дверей. Приблизившись, садится и смотрит прямо перед собой. А затем начинается спич. Мол, не надо ее выслеживать, тем более являться на занятия, где куча знакомых. Если нужно пообщаться – есть телефон, номер наверняка сохранился (тут она ошибается, все номера давно стерты Каем). С другой стороны, она не понимает, на какую тему общаться?! Она сделала все, что могла, даже больше, чем могла!
– Вы что-то не то говорите… – произношу по возможности мягко.
– Почему же?! – звучит резкий вопрос.
– Надо начинать не с себя. Вы хотя бы поинтересовались его состоянием…
Пауза, после чего Аня просит сигарету. Видно, давно не курила (а может, вообще не курит), потому что начинает кашлять.
– Не очень состояние, – продолжаю, – точнее, просто отвратительное. Но это почему-то никого не интересует.
Прокашлявшись, Аня швыряет окурок в урну.
– А чем я могу помочь?! Именно я?! Вы не представляете – что он мне говорил! В том числе насчет наших отношений!
Почему же? Вполне представляю, например, не так давно я услышал, что любовь – всего лишь трение друг о друга слизистых тел. Истина оказалась заемной, из Марка Аврелия, хотя удивило другое – Максим во время оно вовсе не пренебрегал «трением», даже беспокойство возникло насчет того, чтобы у них раньше времени дети не появились. Может, зря
