зимнем поле.
— Кроме как угостить, я ничего для него не могу, — сказал он. — Идти с ним смотреть воздушные гонки — все равно что вести жеребчика на прогулку в Вашингтон-парк. Вы сами из Айовы, Шуман родился в Огайо, а он родился в Калифорнии и четыре раза уже пересек Соединенные Штаты с Канадой и Мексикой в придачу. Бог ты мой, это ему меня водить и все мне показывать.
Но женщина смотрела на мальчика; казалось, она не слушала вовсе.
— Закопался, — сказала она. — Доедай или оставляй.
— А заедим конфетиной, — сказал репортер. — Будешь, Демпси?
— Не надо, — сказала женщина. — Хватит ему уже.
— Но можно же взять про запас, — сказал репортер.
Теперь она посмотрела на него: бледный взгляд без любопытства, совершенно серьезный, совершенно пустой, в то время как он, сухой и порывистый, шарнирно-невесомо-внезапный и длинный как жердина, в древнем своем костюме, колышущемся даже в здешнем кондиционированном безветрии на манер воздушного шарика, встал и направился к кондитерскому прилавку. Поверх топота и шарканья по полу вестибюля, поверх стука ножей и вилок по ресторанной посуде усиленный репродуктором голос непрерывно вещал, нутряной и самодвижущийся, словно он был голосом самого этого хромированно-стального мавзолея, говоря о существах, наделенных даром движения, но лишенных жизни и непостижимых для хилого, еле ползущего, опаутиненного болью земного шарика, неспособных к страданию, выношенных и рожденных разом и в окончательном виде, во всей их хитросмертельной сложности, в некой слепой железной летучемышиной пещере земной первоосновы:
— …воздушный праздник по случаю торжественного открытия аэропорта Фейнмана стоимостью в миллион долларов близ Нью-Валуа, штат Франсиана, проводится под официальным патронажем Американской воздухоплавательной ассоциации. Вот официальное время победителей гонки в классе двести кубических дюймов, которую вы только что видели…
Теперь им надо было преодолевать медленное встречное течение; служители у входа (у них не только фуражки, но и кители были пурпурно-золотые) не пропустили их, потому что у женщины и мальчика не было билетов. Поэтому, чтобы добраться до предангарной площадки, им пришлось вернуться, выйти наружу, обогнуть здание и пройти через ангар. Там голос встретил их вновь, — точнее, он не переставал вещать; они просто вступили в него, не слыша его и не чувствуя, как в солнечную полосу из тени; в голос, почти так же разлитой и лишенный источника, как свет. На предангарной площадке бухнула третья бомба, и, посмотрев на дальний край площадки, Джиггс с того места, где он стоял вместе с другими механиками у самолетов, ожидавших следующей гонки, увидел всех троих — женщину в позе невнимательного, невосприимчивого слушания, мужчину, похожего на воронье пугало и, как Джиггс различал даже оттуда, говорившего не закрывая рта и даже время от времени принимавшегося жестикулировать, и, наконец, на плечах у него — маленькое, защитного цвета пятно комбинезончика и ладошку с едва надкушенной шоколадкой, застывшую в некой статической пресыщенности. Они двигались дальше, но Джиггс увидел их еще дважды; во второй раз тень, отбрасываемая головами мужчин и мальчика, протянулась по предангарной площадке на невообразимое расстояние с запада на восток. Но тут ему махнул рукой тот, что повыше, и пять самолетов, участвующих в очередной гонке, двинулись к стартовой линии с высоко задранными хвостами на плечах у людей.
Когда Джиггс и тот, что повыше, вернулись на площадку, оркестр еще играл. Репродукторы, установленные вдоль площадки через равные промежутки и направленные на ярко сияющие трибуны, которые окаймляла колышущаяся на фоне неба вереница пурпурно-золотых остроконечных флажков, издавали выхваченно-громкие, призрачно-вездесущие возгласы, которые, когда Джиггс и его товарищ шли от репродуктора к репродуктору, замирали и подхватывались без ощутимой потери ритма и без особого выигрыша по части смысла или мелодии. За репродукторами и предангарной площадкой лежал плоский насыпной треугольник изнасилованной земли, извлеченной с медленным механическим зверством в мир воздуха и чередующейся свето-темноты, — устрично-креветочно-ракушечная щербина в гладкой поверхности оскорбленного озера с двумя безупречными, сцепившимися в жестких объятиях заглавными «F» бетонных взлетно-посадочных полос, на одной из которых покоились, как пять неподвижных ос, пять самолетов, поблескивая в косых лучах солнца выкрашенными мягко-яркой краской боками и размытыми кругами вращающихся пропеллеров. Оркестр умолк; вновь расцвела на бледном небе бомба и сразу начала таять, еще до того, как послышались большой глухо-отрывистый хлопок и мелкая зловредная дробь отзвуков; и опять голос, усиленный и вездесущий, перекрывающий даже рокот и рев пяти самолетов, которые, рваной линией поднявшись в воздух, начали удаляться, сходясь, сбиваясь в стаю, в направлении дальнего пилона, стоящего в озере:
— …четвертый номер программы, скоростная гонка в классе триста семьдесят пять кубических дюймов, двадцать пять миль, пять раз туда и обратно, призовая сумма — триста двадцать пять долларов. Я перечислю участников в том порядке, в каком они, по мнению ребят — то есть других пилотов, стоящих здесь, рядом со мной, — должны финишировать. Первые два места займут Эл Майерс и Боб Буллит, номера соответственно тридцать второй и пятый. Кто из них победит — решайте сами, тут ваша догадка будет не хуже нашей; оба они прекрасные летчики — в декабре в Майами Буллит в яростной борьбе завоевал кубок Грейвза, — и оба летят на «Чанс-спешиалз». Все решит мастерство пилота, и я не намерен ни того, ни другого обижать своими предположениями…
Ты там был, Шарли?[5] Я хотел сказать — миссис Буллит. Другие пилоты тоже хороши, но у Майерса и Буллита более быстрые машины. Так что вот мой прогноз: Джимми Отт — третий, а Роджер Шуман и Джо Грант останутся позади, потому что, как я уже сказал, их машины уступают машинам соперников… Вот они уже, возвращаются после поворота, и… да, впереди либо Майерс, либо Буллит, Отт держится за ними вплотную, а Шуман и Грант уже изрядно отстали. Итак, лидеры приближаются к пилону на поле аэродрома…
Голос звучал твердо, приятно, уверенно; его обладатель славился по всей Америке комментированием воздушных праздников и соревнований, подобно обладателям других голосов, специализирующимся на футбольных матчах, музыкальных концертах или профессиональном боксе. Комментатор, сам пилот-профессионал, говорил в микрофон, стоя на оркестровой платформе перед нумерованными местами, возвышаясь над фуражками и трубами музыкантов на половину своего роста, с непокрытой головой, в чуть-чуть даже слишком щегольском твидовом пиджаке, ассоциирующемся скорее с образами Голливуда, чем с рекламными картинками Мэдисон-авеню[6], с крылышками неброского значка славной, солидной авиаторской организации на лацкане, немного повернувшись, чтобы зрители, сидевшие в ложах, видели его лицо, — а самолеты тем временем приблизились с нарастающим ревом, обогнули ближний пилон и вновь растаяли нестройной вереницей.
— Вон он, Фейнман, — сказал Джиггс. — За желто-голубым барьерчиком. В сером пиджаке,
