— Так вот: господин де Лаперуз, как он и сообщил вам, уезжает с целью совершить кругосветное плавание и продолжить путь Кука, несчастного Кука! Вы знаете, что его убили на Сандвичевых островах. Все предсказывает этому путешествию удачу и успех. Господин де Лаперуз — отличный моряк; к тому же король Людовик Шестнадцатый весьма искусно начертил его маршрут.
— Я думаю, что и команда у него хорошая! — заметил Ришелье.
— Да, — отозвался Калиостро, — а офицер, который командует вторым судном, — выдающийся моряк. Я его вижу — он еще молод, он любит рисковать, и, к несчастью, он храбр.
— Как — к несчастью?
— Да! Я ищу этого друга Лаперуза через год, но больше его не вижу, — продолжал Калиостро, с тревогой разглядывая стакан. — Среди вас нет родственников или близких людей господина де Лангля?
— Нет.
— Так вот: смерть начнет с него. Я его больше не вижу.
Испуганный шепот вылетел из уст присутствующих.
— Ну, а он?.. Он?.. Лаперуз? — произнесли чьи-то прерывистые голоса.
— Он плывет, он пристает к берегу, он высаживается на берег. Год, два года счастливого плавания. Мы получаем от него известия. А потом…
— А потом?
— Океан огромен, небо пасмурно. Тут и там возникают неисследованные земли, тут и там появляются лица, отвратительные, как чудовища греческого архипелага. Они подстерегают корабль, который несется в тумане среди рифов, увлекаемый течением. Но вот разражается буря, более милосердная, чем берег, потом загораются зловещие огни. О Лаперуз, Лаперуз! Если бы ты мог услышать меня, я сказал бы тебе: «Подобно Христофору Колумбу, ты отплываешь, чтобы открывать новые земли. Лаперуз! Не доверяй незнакомым островам!» [10].
Он умолк.
Ледяная дрожь пробежала по телу присутствующих, когда звучали последние слова Калиостро.
— Но почему же вы не предупредили его? — вскричал граф Гаагский: как и все остальные, он подпал под влияние этого необыкновенного человека, волновавшего сердца по своей прихоти.
— Увы! — отвечал Калиостро. — Всякое предостережение бесполезно: человек, который предвидит судьбу, не может судьбу изменить. Господин де Лаперуз посмеялся бы, если бы он услышал мои слова, как смеялся сын Приама [11], когда пророчествовала Кассандра… Но позвольте, ведь и вы смеетесь, граф Гаагский, и заражаете своим смехом остальных. О, не спорьте со мной, господин де Фавра: мне никогда еще не доводилось встречать легковерных слушателей.
— Как бы то ни было, — сказал граф Гаагский, — но если бы мне случилось услышать от такого человека, как вы: «Берегитесь такого-то человека или такого-то события», — я внял бы этому предостережению и поблагодарил советчика.
Калиостро мягко покачал головой, сопровождая это движение грустной улыбкой.
— В самом деле, господин Калиостро, — продолжал граф, — я буду вам признателен, если вы меня предостережете.
— В таком случае, прикажите мне, — сказал Калиостро. — Без приказа я не сделаю ничего.
— Что вы хотите этим снизать?
— Пусть ваше величество повелит мне, — тихо сказал Калиостро, — и я повинуюсь.
— Повелеваю вам открыть мне мою судьбу, господин Калиостро, — с величавой учтивостью произнес король.
Как только граф Гаагский разрешил обходиться с ним как с королем, де Ришелье встал, подошел к монарху, смиренно поклонился ему и сказал:
— Благодарю за честь, которую вы, государь, король Шведский, оказали моему дому. Пусть ваше величество соблаговолит занять почетное место. С этой минуты оно не может принадлежать никому, кроме вас.
— Нет, нет, останемся все на своих местах, господин маршал, и не упустим ни одного слова, которое скажет мне граф Калиостро.
Калиостро устремил глаза на стакан; вода, словно повинуясь магии его взгляда, заколыхалась, выполняя его волю.
— Государь! Скажите, что вам угодно знать, — произнес Калиостро, — я готов вам ответить.
— Скажите, какой смертью я умру.
— Вы умрете от пистолетной пули, государь. Лицо Густава прояснилось.
— Ах, вот как! Я умру в бою, смертью воина. Спасибо, господин Калиостро!
— Нет, государь!
— Но тогда где же это произойдет?
— На балу, государь [12].
Король погрузился в задумчивость.
Калиостро поднялся было с места, но снова сел, уронил голову и закрыл лицо руками.
Побледнели все, окружавшие и того, кто произнес это пророчество, и того, к кому оно относилось.
Господин де Кондорсе подошел к тому месту, где стоял стакан воды, в котором прорицатель прочитал зловещее предсказание, взял его за донышко, поднес к глазам и принялся внимательно разглядывать сверкающие грани стакана и его таинственное содержимое.
— Ну что ж! — сказал он. — Я тоже попрошу нашего прославленного пророка задать вопрос своему магическому зеркалу. Но, к сожалению, — продолжал он, — я не могущественный вельможа, я не повелитель, и моя безвестная жизнь не принадлежит миллионам людей.
— Что ж, маркиз, — глухим голосом сказал Калиостро, опуская веки на остановившиеся глаза, — вы умрете от яда, который носите в перстне — том самом, что у вас на пальце. Вы умрете…
— Ну, а если я сниму его? — перебил Кондорсе.
— Снимите!
— Бесполезно говорить об этом, — спокойно сказал Калиостро, — господин де Кондорсе никогда не снимет его.
— Да, — сказал маркиз, — это правда, я не сниму его, и не для того, чтобы помочь судьбе, но потому что Кабанис изготовил для меня единственный в мире яд, который представляет собой твердую субстанцию, получившуюся волею случая, а такой случай, возможно, никогда не повторится; вот почему я никогда не расстанусь с этим ядом. Торжествуйте, если хотите, господин Калиостро.
— Я не хотел причинить вам боль, — холодно отвечал Калиостро.
Он сделал знак, говоривший, что желает на этом кончить, по крайней мере — с господином де Кондорсе.
— Сударь! — заговорил маркиз де Фавра, — Не соблаговолите ли вы предсказать и мне какую-нибудь блаженную кончину в том же роде?
— О, господин маркиз! — отвечал Калиостро, начиная раздражаться от этой иронии. — Вы напрасно завидовали бы этим господам, ибо — слово дворянина! — вас ожидает нечто лучшее.
— Лучшее? — со смехом воскликнул г-н де Фавра. — Берегитесь: вам будет трудно изобрести что-нибудь получше, чем море, огонь и яд!
