том, как он работал над «Железным потоком». Эдуард Багрицкий читал «Весну»… Было много вопросов — о жизни, о литературе. Серафимовича не хотели отпускать. Только к концу вечера я вспомнил, что за целый день старик не отдохнул ни мгновенья (обедали мы после смены в гостях у Ахтырского, и старики вели задушевный и сердечный разговор все время обеда). А он, кажется, и не собирался еще отдыхать…
Мы еще долго обменивались впечатлениями, располагаясь ко сну в Доме приезжих. За окном гудел только что родившийся новый паровоз. Днем кто-то в цехе приглашал Серафимовича ночью на тендер, принять участие в обкатке, и я еле уговорил его отказаться.
Услышав гудок, Серафимович вскочил с кровати, подошел к окну, вгляделся во тьму. Паровоз с подъездной заводской ветки выходил на большие пути… В жизнь.
Уже засыпая, я услышал, как Серафимович засмеялся. Я приподнялся на локте.
— Интеллигент для битья, — сказал вполголоса Александр Серафимович, — скажите пожалуйста…
Уже прощаясь, в Москве, он хитро посмотрел на меня и сказал:
— А роман дайте мне, батенька, еще дня на три… Я там кое-что почеркаю…
6
Мне приходилось не раз выезжать с Александром Серафи́мовичем на заводы. Побывали мы (ездили тогда, помнится, с нами В. П. Ильенков, поэт Антал Гидаш и профессор П. Ф. Юдин) и на знаменитом Горьковском автомобилестроительном. И здесь наш «старшой» также бродил по цехам, пытливо расспрашивал стариков и молодых об их работе, об опыте знаменитого горьковского кузнеца Бусыгина.
— Вот ведь, — говорил он нам, — путь русского рабочего класса — от сормовского рабочего Петра Заломова до нижегородского рабочего Александра Бусыгина. Вот о чем нужно писать, молодые люди… Вот чего требует от нас народ… А мы часто драгоценное время по пустякам тратим, шумим попусту, в «вождей» играем, интригами занимаемся… Эх…
На большом заводском вечере он отвечал на сотни вопросов — о литературе, морали, этике, быте. Помню, как пространно и задушевно, необычайно интересно и волнующе говорил он о Сергее Есенине. А вопросов о Есенине было множество. Серафимович говорил о нем с любовью и горечью. Как непохож был его ответ на стандартные «резолютивные» штампы иных унылых проработчиков! Он говорил об оригинальности и своеобразии есенинского таланта, об искренности поэта, о его противоречиях, о борьбе старого и нового в его творчестве, о тонкой лирике Есенина и об эпигонах, подымающих на щит худшие стороны его творчества, о так называемой «есенинщине». Слушали Серафимовича напряженно, боясь пропустить слово. Он удивительно умел находить путь к сердцам человеческим.
…В начале тридцатых годов мы стали замечать, что старик наш все чаще хмурится, брюзжит. Он ушел из редколлегии журнала «Октябрь». Многое было ему не по душе в Ассоциации пролетарских писателей.
Действительно, в «королевстве датском» было далеко не спокойно.
Внутри Российской ассоциации пролетарских писателей развернулась борьба против так называемого авербаховского руководства.
Возглавлявший тогда РАПП Авербах проводил внутри ассоциации сектантскую линию, против которой еще в свое время боролся Дмитрий Фурманов. Один из основных авербаховских лозунгов — «кто не союзник (то есть кто не с Авербахом) — тот враг» — механически отбрасывал во вражеский лагерь большое количество талантливых советских писателей.
Среди писателей, выступивших внутри РАПП против Авербаха и его вредной для развития литературы политики, были Серафимович, Ставский, Панферов, Ильенков, Горбатов, Галин, Я. Ильин, Платошкин, Черненко, Нович, Гидаш, автор этих строк. Резко критиковали авербаховскую линию «Правда» и ЦК комсомола, философы Юдин, Митин и другие.
Никогда не забыть, как дружески заботливо выслушивал нас в редколлегии «Правды» Емельян Ярославский, не забыть его отеческой, истинно партийной помощи в нашей работе.
Заседания секретариата РАПП становились все более бурными и напряженными, совсем как в фурмановские времена 1925—1926 годов.
Авербах и его друзья не хотели прислушиваться к партийным указаниям, они пытались травить всех своих противников.
Им было неудобно прямо «бить» старейшего пролетарского писателя Серафимовича, и они, обрушиваясь на все предложения Серафимовича, приписывали их «молодым» — Горбатову или мне. И тут уже на наши молодые головы обрушивался «сокрушительный» молот авербаховского ядовитого красноречия.
Серафимович все это прекрасно понимал. Ему было уже почти 70 лет. Он работал над новым романом. Он объехал с сыном Игорем донские колхозы, написал для «Правды» цикл очерков «По донским степям». Он посетил в станице Вешенской любимца своего Михаила Шолохова и хорошо, задушевно побеседовал с ним.
Авербаховские уколы раздражали его. Он перестал ходить на заседания секретариата.
Но все же вся эта суматоха, травля инакомыслящих, друзей Серафимовича, мешала ему работать, мешала она и всему развитию советской литературы.
Серафимович не мог молчать.
Зимой 1931 года он жил на своей даче, на станции Отдых, неподалеку от Быкова.
Мы поехали к нему встретить Новый год… Не помню уже всех приглашенных. Помню только, что мы с Василием Павловичем Ильенковым запоздали и едва-едва не пропустили встречу Нового года. Был сильный мороз. Мы, совсем обледенелые, ввалились на дачу, когда все уже сидели за столом. Было шумно и весело. Сын Александра Серафи́мовича, Игорь, помог нам раздеться (пальцы у нас не гнулись), хозяин, веселый, совсем молодой, потребовал сразу выпить штрафной бокал.
Мы без всякого сопротивления подчинились. Подняли полные бокалы. Залпом выпили. Громкий хохот всех собравшихся. Очередная шутка Александра Серафи́мовича: в бокалах была вода, щедро приправленная уксусом.
Веселая была эта ночь. Играли. Пели. Александр Серафи́мович запевал свою любимую «Ой да ты подуй, подуй, ветер низовый», и, глядя на его раскрасневшееся лицо, не верилось, что ему совсем скоро семьдесят.
Потом, под утро, вздумали пойти в лес на лыжах… Потом искали потерявшихся.
…Гости разъехались. Мы с Ильенковым задержались на даче. После завтрака Александр Серафи́мович увел нас к себе в кабинет. Его было не узнать. Он сразу постарел, казался раздраженным и угрюмым.
— Ну так что вы скажете в свое оправдание? — попытался он сострить по-всегдашнему. И сразу перешел к делу: — Неладно у нас в литературе, хлопцы… Ой неладно… Вот я набросал кое-что, так сказать в порядке дневника. Хотите прочту?..
Мы насторожились. А он вынул из стола несколько страниц, исписанных его широким, немного корявым почерком…
«…Конечно, отдельные разрозненные неполадки, промахи, даже провалы, если они осознаются, исправляются, нельзя ставить организации в непреходящую вину. Отдельные, разрозненные. Но если эти ошибки, промахи, провалы непрерывно сцепляются в систему, горе организации!
Нельзя их ставить в непокрываемую вину РАПП, этой громадной ответственной организации пролетарских писателей, пока они разрозненны.
А они в РАПП, эти промахи, ошибки, глухие провалы, густо родятся и идут друг за другом как прибой, длинными, далеко разбегающимися валами, непрерывно возникая.
Кусок РАПП — Уральская областная ассоциация
