morgen…» Тем не менее Нейхофф принял уверение Хёйзинги в том, что он – оптимист, скорее Исаия, нежели Иеремия. «Вы видите, что мир делается пустыней, но среди всей этой гибели продолжаете верить в спасение: “Господь утешит Сион <…> и сделает пустыни его, как рай, и степь его, как сад Господа”[20]. <…> Общественные устои рухнули, пессимизм стал роскошью и более невозможен. Но в моменты расчета с прошлым будущее убеждает нас, что даже самая утонченная философия есть не что иное, как малодушие. Только действие обещает спасение. Но какое действие? Его черт не видит никто. Мы живем в предрассветной мгле». Письмо Нейхоффа предшествует восьми ясным и глубоким сонетам, навеянным книгой Хёйзинги.
В сонетах примечательно отразилась амбивалентность названия In de schaduwen van morgen. Стихи по тону оптимистичны, персонажи их преисполнены бодрости и надежды (I):
Чертежный стол у самого окна,
след тающих созвездий на бумаге,
карандаши напились лунной влаги;
неподалеку фабрика видна.
Порой слышатся тревожные нотки (V):
Он в этот вечер рано лег в кровать.
Он спать не мог. Луна мешала спать.
Иногда прорываются отчаяние, сознание неотвратимости наказания за поругание морали в жизни современного общества. Вид пустынного города на рассвете порождает ассоциацию с библейским пророчеством о гибели Израиля (III):
Весь город спит. И взгляд куда ни кинь,
шторы опущены, и все витрины серы.
Над улицею в каплях провода.
Низвергни города, Господь, тогда
пусть вновь тельцы пасутся средь пустынь.
Карай же нас, карай, карай без меры[21].
Безмятежность, надежду олицетворяют дети (II):
Течет по гребню золотая прядь
и солнце с ней задорное играет…
Выздоровление, возрождение, сколь бы драматичными они ни были, все же наступят (VI):
Всё заблестит без этого навоза.
Пустыня снова зацветёт, как роза.
Восемь сонетов Мартинюса Нейхоффа вобрали в себя духовное содержание трактата In de schaduwen van morgen, с абсолютной эмоциональной точностью раскрыли содержание его названия, не сводимого к четкой логической формуле. Невольно приходит на память еще одно прозаическое произведение, которому сопутствует поэтическая квинтэссенция, прямо не затрагивающая его содержание, но предельно точно выражающая его смысл и значение: стихи к роману Доктор Живаго.
За два года очерк Тени завтрашнего дня выдержал шесть изданий и еще при жизни Хёйзинги был переведен на девять языков. Известный английский дипломат, активный деятель Лиги Наций, лауреат Нобелевской премии мира 1937 г. виконт Сесил Челвуд (1864–1958) предлагал Хёйзинге написать продолжение Теней. В письме Мартинюсу Нейхоффу от 7 сентября 1936 г., сообщившему ему об этом, Хёйзинга отвечал: «Писать продолжение бестселлера – дурной тон. Но если я все-таки когда-нибудь напишу продолжение, то исходным пунктом станут эти восемь сонетов»[22].
Мы не знаем, вдохновлялся ли Хёйзинга этими восемью сонетами Нейхоффа, когда, уже будучи изгнан оккупантами из родного Лейденского университета и из самого Лейдена, приступил к своей последней работе – пространному очерку Geschonden wereld [Затемненный мир].
Эссе Тени завтрашнего дня зародилось в атмосфере бурных споров относительно общественной значимости либерализма. Антиинтеллектуализм подтачивал основы свободомыслия. Диктаторские режимы Германии, Италии и России представляли непосредственную угрозу духовным ценностям, самим моральным основам западного мира. О кризисе, упадке культуры говорилось и писалось немало[23], но с таким широким охватом, с такой ясностью и убедительностью и столь выразительно это прозвучало впервые. Хёйзинга вскрывал диагноз недуга, и, хотя и не предлагал средств излечения, указывал единственный, по его глубокому убеждению, путь: необходимость осознания того, что высшее направляющее начало всякой человеческой жизни содержится исключительно в христианской этике, – только сознательным возвращением к ней можно спасти культуру и «только личность может быть тем сосудом, где хранится культура»[24].
Хёйзингу упрекали за то, что, описывая недуг конкретного времени, он указывает на слишком уж общие средства спасения, средства на все времена. Однако если дьявол – в деталях, это вовсе не значит, что бороться нужно с деталями. Бороться нужно именно с дьяволом. Человек – стадное животное. Но он волен сам выбирать себе стадо (или, говоря иначе, референтную группу)! Книги Хёйзинги помогают делать выбор в пользу осознанного стремления к высоким духовным ценностям, к духовной свободе личности.
Друг Хёйзинги, бельгийский историк Анри Пиренн, в письме от 30 ноября 1933 г., говоря о Германии и указывая на массовое оболванивание граждан, цитирует относящиеся к 1849 г. строки австрийского поэта Франца Грилльпарцера (1791–1872):
Der Weg der neueren Bildung geht
Von Humanität
Durch Nationalität
Zur Bestialität[25].
Путь новейшего образования идет
От гуманности
Через национализм
К озверению.
Острота неприятия наиболее проницательными людьми всеподавляющей власти государства, беспрекословно подчиняющегося воле вождя, особенно заметна на фоне реакции тех, кто проявлял безразличие, а нередко и одобрял появление сильной руки, взявшейся навести порядок у себя дома. Швейцарский историк Церкви Вальтер Кёлер (1870–1946) в письме Хёйзинге от 26 марта 1933 г. наивно писал: «Если Германия при Гитлере добьется того же, чего добилась Италия при Муссолини, мы будем только радоваться. И не только мы. Ибо если одна страна возвышается, то и все прочие возрастают с ней вместе»[26]. В письме от 28 марта Хёйзинга отвечает, пока еще достаточно сдержанно: «Что сказать о ходе мировых событий? Об опасности войны никто здесь не думает. Твердой руки против опасности потрясений многие желают также и здесь. Историк знает, что все требует времени. Что значат всего 14 лет после конца войны для развития столь сложного мира, как наш?»[27] Не будем забывать о том, что тогда не только никто не знал о событиях, о которых теперь знаем мы, но и в самом страшном сне не мог бы себе представить масштабы их ужасов.
Хёйзинга верил, что его труд не напрасен, что везде есть люди, не поддающиеся пропаганде. Вот одно из свидетельств. Немецкий историк Йоханнес Халлер (1865–1947) в письме от 10 февраля 1935 г. говорит о теплой реакции публики, когда на заседании Historischer Verein [Исторического общества] в Мюнстере 15 ноября 1934 г., где присутствовало не менее 600 человек, в своем докладе Über die Aufgaben des Historikers [О задачах историка] он высоко отозвался о Хёйзинге: «Ваше мнение о сегодняшней Германии, возможно, немного улучшилось бы, если бы Вы смогли убедиться, что и
