плечи, приспособленным взором тропу осматривая и дорогу указывая.
Стали солнечные лучи вдали проблёскивать, долетел до ушей и прибоя шум. Обрадовалась княжна:
— Близко мы, Кошка Кошкеевна, скоро яблоко с тобой добудем.
— Обожди, Белавушка, слышу я и другой шум, словно птица… Словно сама птица Сирин поёт! Точно, стережёт она чудо-яблоню! Не к добру это, ой, не к добру.
— Почему же? — Удивилась княжна. — Разве птицедевы не из сада Ирия? Говорила матушка, что добры и прекрасны они.
— У ведьмы нашей знакомой я кое-чему научилась, Сирин она нахваливала и всяко чествовала. Птица эта не из сада Ирия трелями разливается, она из подземного царства вести несёт, от мёртвых слова передаёт. Услышать её — обо всём на свете забыть и себя на беду обречь.
Призадумалась Белава да рукой по дереву провела. Утонули пальцы в косматом мху. Соскребла она мха изумрудного, две плотных бусины из него скатала и уши ими заткнула. Затихли звуки привычные, вышли путницы из чащи да от света яркого зажмурились. Обдал морской ветер княжну с Кошкой Кошкеевной, вдохнули они полной грудью после дебрей угрюмых.
Скала возвышалась над морем на добрую версту, нечего делать — пришлось подниматься. На самом верху росла яблоня, со всех сторон солнцем освещённая. Плоды её ветви почти к земле сгибали, с одного бока красные, наливные, а с другого — как слёзы хрустальные.
Кружила над деревом птица с телом совиным и головой девичьей во сто крат прекраснее царевны любой. Завидя путниц, спустилась Сирин на ветку и губами шевелить стала. Не слышала её Белава, скорее к дереву зашагала.
Удивилась стражница, новую песнь завела, но и в этот раз околдовать пришедшую не сумела. Сорвала Белава самое крупное яблоко, сквозь прозрачную половинку которого сотня семян просвечивалась.
Рассвирепела Сирин, махнула крыльями и стала ими княжну по лицу и ушам хлопать, за обрубок косы цепляться. Сорвалась с плеча Кошка Кошкеевна, выпал из уха Белавы комок мха, и услышала она голос столь манящий, коим ни одно живое существо обладать не могло. Сам сад Ирий пред взором возник, да такой, что нельзя оторваться: в небе ясном дворцы из облаков и звёзд сотканные, на земле — нивы пышные и луга безбрежные, реки кисельные с берегами молочными, дома все белокаменные с дверьми расписными, люд улыбчивый, под мировым древом мёд пьющий. Не устояла Белава, шагнула вперёд, рукой к пирующим потянулась.
Кольнуло её что-то сзади, обернулась — Кошка Кошкеевна в голень вцепилась и не отпускает.
— Тише, сестрица, неужто не видишь, как Ирий безмятежен и ласков?
Ещё слаще запела птица Сирин, ноги сами к ней повели. Вдруг вскрикнула Белава — по спине как по дереву Кошка Кошкеевна на неё взобралась и лапкой ухо закрыла. Пропало благолепное виденье, увидела княжна на мгновение царство хладное, подземное: все там зябли и вдоволь наесться не могли, руки костлявые к ней протягивали.
Не помня себя, побежала Белава прочь со скалы, одной рукой кошку придерживая, а другой яблоко сжимая. Нагоняла их Сирин, когтями своими волосы у княжны вырывала и спину царапала. Трижды чуть на землю не опрокинула, но мчалась беглянка, не оглядываясь, и нырнула назад в частый лес. Не смогла ширококрылая Сирин её настичь, только зря о ветки билась и землю своими криками сотрясала.
Добралась Белава с Петушком — Красным гребешком и Кошкой Кошкеевной до Чёрной горы, снова весь день вверх поднимались. Вышло им навстречу чудище на обеих ногах, без опоры и, завидя гостей, опечалилось:
— Вижу, помотали тебя странствия, поредели волосы твои русые.
— Отрастут они, не переживай. Лучше прежнего станут. — Махнула рукой княжна. — Мала эта цена за яблоко молодильное, мотыгу волшебную и рог не иссякающий.
— Твоя правда. — Во весь оскал улыбнулось чудище. — А теперь давай здесь сад разводить. — Протянуло оно кисть когтистую к мотыге, мигом впору инструмент ему сделался.
Мякоть яблока молодильного на четверых разделили, и каждый своей частью полакомился. Сто и одно семечко из него вытащили, в туесок плетёный положили. Раскалывало чудище камни и валуны, после в пыль их перемалывало, землю всю на горе ровняло. Кошка Кошкеевна за ним следом шла и ямки под мягкими лапками раскапывала. Петушок — Красный гребешок семена в них сеял и шпорами своими приминал. Поливала Белава каждую бороздку живой водой из рога неиссякаемого. До ночи поздней трудились.
— Ты ложись спать, княжна. — Устало рыкнуло чудище. — Утро вечера мудренее.
Быстро Ночь-царица стянула с небосвода свою вуаль звёздную, супругу лучезарному место уступая. Пронеслась над облаками его колесница, белыми и жёлтыми конями запряжённая, с низов самых поползло утро вверх по горе Чёрной, дивный сад теплом заливая.
Разбудил княжну петушиный крик. Оглянулась она и глазам своим не поверила: на пашне вчерашней не только яблони стройные выросли с бутонами румяными, но и травы пряные с кустарниками гору покрыли, а цветы и днём словно яхонты раскалённые засветились, всю поляну пожарищем безобидным застлали.
Стала русая коса Белавы трёх пядей в обхвате да длиною до пояса, потемнели брови будто углём их кто присыпал, зарделись щёки как зарево морозное. У Кошки Кошкеевны весь мех залоснился, блестел, будто сусальным золотом раскрашенный, раздобрела пушистая, хвост свой паче лисьего расправила. Петушок — Красный гребешок ростом с индюка сделался, шпоры его на лапах заострились, пёрышки яркие волнами и спиралями позакручивались. Лишь чудища нигде не видать было. Звала и высматривала его княжна — да без толку, не откликался горы обитатель, авось и не слышал её.
— Сестрица, ты ли это? — Вопросил из-за спины голос родимый.
Обернулась Белава и брата с пылающим цветком увидела, тут же на шею ему бросилась, едва он на ногах устоял.
— Вовек я твою доброту помнить буду. — Молвил Тихомир. — Спасла меня от смерти бесславной, а сама-то как похорошела!
Провела его Белава по саду благоухающему, показала ему высеченную из древа Мать Сыру Землю. Разгладились сжатые губы богини, подобрел её суровый лик. Недолго пышноцветной горой они любовались, пришло время вновь прощаться.
— Ну, сестрица, теперь я к Веселине-красе, медной косе посватаюсь. Не подарят ей цветка чудесней! А после и тебе жениха найдём. — Сказал князь.
— Поспеши же, Тихомир! Да коня моего возьми, нет на свете жеребца проворнее. Я пешком домой вернусь, матушке повинюсь. Увы, ослушалась я её.
Как скрылся из виду брат, принялась Белава чудище за каждым деревом и камнем выискивать.
— Где же ты, друг мой сердечный? — Звала она. — Ужель и видеть меня не желаешь, без прощанья расстаться решил?
Зашуршала листва, но не вышел никто, из-за идола деревянного заговорило чудище:
— Коли
