После их ухода Метелкин нервно закурил новую папиросу. У него было неспокойно на душе, как уже не раз бывало в предчувствии грядущей беды. Вот только откуда ее ожидать? Со стороны руководства лагеря? Возможно. Не сладились у него отношения с оперуполномоченным, заместителем по режиму Феоктистовым. Не исключено, что кляузы на него пишет, чернит, и, как назло, перед самым снегопадом уехал в головной лагерь – там он в фаворе. Сейчас сидит в тепле и голова у него не болит, а если я приказ не выполню, вовремя дорогу не расчищу, то грязи нальет полную бочку.
Фадеев опасается, что буза начнется среди зэков? Тридцать человек охраны, четыре надзирателя и пулемет – достаточные силы, чтобы вразумить кого угодно. Но поостеречься надо. Сексотов Феоктистов замкнул на себя, не у кого и узнать, в самом ли деле неспокойно в лагпункте. Надо будет Топоркова вызвать и поручить ему разнюхать, сколько правды в словах Фадеева, не нагоняет ли тот специально страху, чтобы показать свою значимость.
Не нравился он Метелкину – в любую дырку затычка, хотя мужик толковый.
2
Вскоре опасения Фадеева подтвердились в полной мере, и он почувствовал, что обстановка в лагпункте накалилась до предела и ситуация может выйти из-под контроля. Урезанная хлебная пайка при шестнадцатичасовом рабочем дне на тридцатипятиградусном морозе вызвала ропот среди работяг. Все чаще в разговорах всплывало, что это гиблое место, как было написано на скале, и до весны мало кто из заключенных дотянет. Метелкин выполнил свою угрозу и прошелся по баракам, выгнав на работу блатную верхушку, возглавляемую авторитетным вором Сеней Паровозом, но этим только подбросил дров в разгорающийся огонь недовольства заключенных. Метелкин не слушал предупреждений Фадеева о грозящей опасности, уповая на пулемет, расположенный на вышке, и все больше «закручивал гайки», стремясь выполнить приказ руководства в срок.
Бунт, как прыщ из-за простуды, вызревал давно – во временном лагпункте за неимением места начальство не позаботилось о бане, и два месяца пребывания здесь заключенные не мылись, ужасно страдая от расплодившихся вшей. Они раздирали ногтями места укусов до крови, непрерывно чесались даже во сне, несмотря на страшную усталость после тяжелой работы. Сыпной тиф при отсутствии амбулатории, лекарств был смертным приговором, и спасти больных могло разве что чудо. Однако советская власть, отделив Церковь от государства, отменила чудеса, поэтому надеяться было не на что. Размещение тифозных в общих бараках стало реальной угрозой заражения остальных заключенных, и урки решили было облегчить им страдания, сократив время их пребывания на земле и указав кратчайшую дорогу в райские кущи, – придушить ночью. Но перепуганный лекарь Свиридов пояснил, что так они все равно не уберегутся, поскольку расползшиеся тифозные вши могут оказаться у любого, на первый взгляд здорового заключенного и только после двухнедельного инкубационного периода станет ясно, кто болен, а кто здоров.
Действенным средством борьбы было прокипятить одежду в варочных котлах кухни, поскольку холода вши не боятся, только становятся менее подвижными. Было понятно, что начальник лагеря не пойдет на это, так как из-за неимения у зэков сменной одежды пришлось бы приостановить работы по расчистке горной дороги на несколько дней. И что жрать, если кухня займется варкой одежды, а хлеб вот-вот закончится? Как ни крути, чтобы подвезли хлеб, нужно освободить дорогу от снега. Но даже если они быстро расчистят дорогу до ближайшей деревни, не факт, что сразу станут лучше питаться, – ведь неизвестно, как скоро соседние «экспедиции» выполнят свой фронт работ и восстановится движение по Чуйскому тракту.
Зэки, прошедшие суровую школу таежных лагерей, поделились народным средством: нужно закопать одежду в землю, оставив сверху лишь кончик, на который должны собраться вши, и, чтобы от них избавиться, достаточно будет их стряхнуть. Но, видимо, снег – не земля, и последовавшие этому совету от вшей не избавились, а один из них простудился и в течение нескольких дней сгорел от высокой температуры. Поскольку дров негде было взять, и в бараках стало холодно. Человек не может долго находиться в холоде, особенно после многочасового труда на жестоком морозе с ветром, когда обморожение происходит незаметно и узнаешь о нем только в бараке, когда пытаешься отогреть нечувствительные синюшные части тела и участки кожи на лице, испытывая при этом непроходящую ужасную боль. Знатоки участливо предрекали пострадавшим появление в скором времени на обмороженных местах волдырей с кровянистым содержимым. И дай Бог, чтобы обошлось без гангрены и ампутации конечностей! Участившиеся случаи обморожения для начальника лагпункта не были уважительной причиной невыхода на работу, и он лишь вскользь заметил в разговоре с фельдшером Свиридовым, что по возможности отправит обмороженных и тифозных на освидетельствование в лагерный лазарет, когда начнется движение по Чуйскому тракту.
Смотрящий зоны, вор Сеня Паровоз, не был дураком и понимал, что любое неповиновение, тем более бунт, обречено здесь на провал, а инициаторов расстреляют или увеличат сроки, чтобы другим неповадно было. Стиснутый со всех сторон снежными завалами, лагпункт оказался в западне, и лучше колючей проволоки и вооруженной охраны зэков охраняла сама природа, таящие смерть горы. Ведь куда отсюда уйдешь? Где схоронишься? Зимняя пора – самое худшее время для побега, беглецов несложно найти по следам, оставленным на снегу, да и верная смерть от холода и голода ожидает смельчаков в горах. Выходило более разумным поработать на гражданина начальника, успокоить зэков, не дать перерасти недовольству в бунт и тем самым поставить крест на воле, тянуть срок без особой надежды когда-нибудь оказаться на свободе. Ночами развлекаться с молоденькими, не бреющимися, плоскими парнишками, представляя на их месте женщин, задастых и грудастых, с огнем между ног. Ради ночи с такой бабенкой Семен был готов на все, даже рискнуть жизнью. Но по-умному!
В прошлом Семен был актером, но водка, карты и женщины сгубили его карьеру и вовлекли в воровскую жизнь. До революции он уже сделал две ходки в тюрьму, но при Керенском чуть было не покончил с воровством, занявшись политикой. Семен получил мандат агитатора и стал произносить хорошо поставленным голосом зажигательные речи, призывая продолжать войну до победного конца. Все шло гладко, пока он агитировал городских обывателей. Но первая же поездка на фронт отрезвила его, и он вернулся к прежнему занятию – воровству, считая его более предсказуемым и менее грязным.
Семену вспомнилось, как в барак ввалился начлаг, устроил разнос старосте Топоркову, выгнал его с корешами на мороз. А чтобы лишний раз показать, кто здесь хозяин, начлаг приказал ватные одеяла и подушки блатных отдать тифозным. Трясущийся от страха Топорков сделал, как было велено, понимая, что попадает из огня да в полымя. Чудным ватным одеялом, выигранным Сеней в штоц на пересылке, накрыли мечущегося в бреду тифозного. У вора непроизвольно сжались кулаки от этих воспоминаний. Одеяло для блатного – предмет гордости, «паспорт», в карточной игре он поставит его на кон в последнюю очередь, скорее рискнет единственными штанами. Впрочем брюки всегда можно забрать у политического или у Иван Иваныча, а вот такое одеяло раздобыть – счастливый случай.
