Книга Темные тайны - Гиллиан Флинн

2 января 1985 года

8:02

Он снова говорил по телефону, она слышала этот мультяшный звук его голоса за дверью. Недавно он решил, что у него должен быть отдельный аппарат, — он утверждал, что полшколы имеет собственные номера в телефонной книге, это даже называется Детской телефонной станцией. Она тогда рассмеялась в ответ, а потом рассердилась, потому что он на нее рассердился за то, что она смеется. (Детская телефонная станция? Ты это серьезно? Баловство, да и только.) Потом ни она, ни он больше не возвращались к этой легко выводившей обоих из себя теме, а через несколько недель он пришел из магазина, глядя под ноги, и показал, что у него в пакете: переходник для телефона, позволявший подключить к линии еще один телефон, и невероятно легкий пластиковый аппарат, мало отличавшийся от игрушечного аналога, с которым девочки когда-то изображали секретарш. «Офис Бенджамина Дэя», — произносила одна из них в розовую трубку, пытаясь вовлечь в игру старшего брата. Бен в таких случаях обычно улыбался и просил оставить сообщение, но в последнее время совсем перестал обращать на сестер внимание.

С тех самых пор, как сын принес свои покупки, в доме Дэев поселилась фраза «этот проклятый телефонный шнур» — он тянулся от розетки в кухне по столу, дальше по полу в коридоре и исчезал в щели под отныне всегда закрытой дверью в его комнату. Хотя бы раз в день кто-нибудь непременно о шнур спотыкался, что тут же сопровождалось криком (если это была одна из девочек) или проклятием (если это была Пэтти или сам Бен). Она неоднократно просила его закрепить провод на стене, он же с одинаковым постоянством обещал, но ничего не делал. Она старалась убедить себя, что это не более чем обычное подростковое упрямство, но для Бена такое поведение было чересчур агрессивным, она переживала, что в нем появляется озлобленность, леность или что-то похуже, о чем и думать-то страшно. С кем он разговаривает? До внезапного появления в их доме второго телефонного аппарата ему почти никто не звонил. У него было два добрых приятеля — братья Мюллеры, активисты местного отделения «Будущих фермеров Америки», до того неразговорчивые, что они иногда вешали трубку, если к телефону подходила Пэтти, — приходилось говорить Бену, что только что звонил Джим или Эд. Но раньше он никогда не вел таких долгих бесед, тем более за закрытыми дверями.

Может быть, у сына в конце концов появилась девушка, но даже слабый намек смутил его настолько, что и без того бледная кожа побелела еще больше, а светлые веснушки предостерегающе заполыхали. У нее опускались руки. Она не относилась к тем матерям, которые вламываются в жизнь своих детей, к тому же она понимала, как трудно пятнадцатилетнему мальчишке найти уединение в доме, где полно женщин. А после того как однажды, придя из школы, он застал у себя в комнате рывшуюся на полках Мишель, он повесил на дверь амбарный замок. Установка замка была тоже преподнесена как свершившийся факт: молоток, несколько ударов по гвоздям — и вот он висит, и теперь его собственное мальчишеское гнездышко под надежной защитой. Разве можно его в этом обвинять? За годы, прошедшие после того, как съехал Раннер, дом постепенно становился все более девчачьим: занавески на окнах, кушетки, даже свечи были сплошь абрикосового цвета и в рюшечках, оборочках и завитушках. Во всех шкафах, на всех полках стояли ботиночки и розовые туфельки, лежали штанишки в цветочек и заколки для волос. Поэтому можно понять столь немногочисленные акты самоутверждения в виде затейливо изгибавшегося телефонного шнура да массивного, достойного мужчины, замка.

За дверью неожиданно раздался смех, и от этого стало еще более не по себе. Бен никогда не отличался смешливостью, даже в раннем детстве. Лет в восемь он как-то раз холодно посмотрел на Мишель и объявил: «Мишель страдает хихиканьем», словно это болезнь, которую надо лечить. Пэтти считала его стоиком, но его замкнутость и необщительность шли дальше. Конечно, Раннер его совершенно не понимал и не знал, как с ним себя вести. Он то устраивал с ним дикие игры (Бен цепенел и не реагировал на то, что отец катает его по полу, как крокодила), то обзывал его (Раннер громко жаловался, что ребенок зануда, со странностями и ведет себя как девчонка). Сама она тоже не сильно преуспела, а недавно купила книгу о том, как себя вести с сыном-подростком, и прятала ее под кроватью, как какое-нибудь порнографическое издание. Автор советовал не тушеваться, задавать вопросы, добиваться ответов, но у нее не получалось. Она чувствовала: с Беном творится что-то неладное, его сейчас беспокоит и злит нечто куда более серьезное, чем неверно сформулированный вопрос, — злит и выливается в это невыносимое, звенящее молчание. Но чем больше она пыталась понять его поведение, что-то у него выяснить, тем больше он уходил в себя и прятался. У себя в комнате. И разговаривал с людьми, которых она не знала.

Дочери тоже встали, причем очень-очень давно. Ферма, даже столь жалкая и убогая, как эта, требует, чтобы хозяева рано вставали и выполняли ежедневные зимние работы. Сейчас они резвились на снегу. Она выставила их за дверь, как озорных щенят, чтобы они не разбудили Бена, и рассердилась, когда услышала, что он разговаривает по телефону, — значит, он тоже проснулся. Отчасти по этой причине она затеяла блины — любимое кушанье дочерей: чтобы сравнять счет. Дети постоянно обвиняют ее в том, что она встает на чью-нибудь сторону: Бена она вечно просит проявлять терпение в общении с этими маленькими существами в бантах и рюшках; девочек — пожалуйста, не шуметь, пожалуйста, не приставать к брату. Десятилетняя Мишель — старшая из них, Дебби девять лет, а Либби семь. («Господи, мам, ты их прям как кутят рожала, что ли!» — слышался ей осуждающий голос Бена.) Сквозь прозрачную занавеску на окне она посмотрела на дочерей — роли были распределены как обычно: Мишель и Дебби, главный распорядитель и помощница, строят снежную крепость по только им ведомому плану, которым они не поделились с Либби; Либби пытается помочь, подносит снежки, и камни, и длинную кривую палку, но ей отказывают, почти не глядя в ее сторону. В конце концов Либби ударяется в громкий рев, а потом пинает крепость ногами, и вся конструкция разваливается. Пэтти отвернулась от окна, зная, что дальше будут кулачные бои и слезы, но у нее не было настроения вмешиваться.