сражаться, не было места, чтобы спрятаться, я намочила постель. Почти каждую ночь.
Каждый день моей матери был уроком выживания. Ей так часто говорили, что она ничего не стоит, что она начала в это верить. Все, что она делала, было попыткой успокоить его, чтобы он не бил ее сыновей и не хлестал ее, но в ее мире существовали невидимые провода, и иногда она не знала, когда и как она их запустила, пока он не выбил из нее все соки. В других случаях она знала, что подготавливает себя к жестокой порке.
Однажды я пришел из школы раньше обычного с противной болью в ухе и лег на мамину кровать, а мое левое ухо пульсировало от мучительной боли. С каждой такой болью во мне разгоралась ненависть. Я знал, что не пойду к врачу, потому что отец не одобрял траты своих денег на врачей и дантистов. У нас не было ни медицинской страховки, ни педиатра, ни дантиста. Если мы получали травму или заболевали, нам говорили, чтобы мы отмахнулись от этого, потому что он не собирался платить за то, что не приносит прямой выгоды Труннису Гоггинсу. Наше здоровье не соответствовало этому стандарту, и это меня раздражало.
Примерно через полчаса мама поднялась наверх, чтобы проверить, как я себя чувствую, и, когда я перевернулся на спину, увидела, что кровь стекает по шее и размазывается по подушке.
"Вот и все, - сказала она, - идемте со мной".
Она вытащила меня из постели, одела и помогла дойти до машины, но не успела она завести мотор, как за нами устремился отец.
"Куда это вы собрались?!"
"Отделение неотложной помощи", - сказала она, включив зажигание. Он потянулся к ручке, но она выскочила первой, оставив его в пыли. Разъяренный, он ворвался внутрь, захлопнул дверь и позвал моего брата.
"Сынок, принеси мне Джонни Уокер!" Труннис-младший принес бутылку "Ред Лейбл" и стакан из мокрого бара. Он наливал и наливал, наблюдая за тем, как мой отец выпивает рюмку за рюмкой. Каждая из них разжигала инферно. "Вы с Дэвидом должны быть сильными", - восторгался он. "Я не собираюсь растить кучку гомосексуалистов! И именно такими вы станете, если будете ходить к врачу каждый раз, когда у вас появятся маленькие бо-бо, понятно?" Мой брат в ужасе кивнул. "Твоя фамилия - Гоггинс, и мы от нее избавимся!"
По словам врача, к которому мы обратились в тот вечер, мама вовремя отвезла меня в отделение скорой помощи. Ушная инфекция была настолько сильной, что если бы мы ждали еще дольше, я бы на всю жизнь потерял слух на левом ухе. Она рисковала своей задницей, чтобы спасти мое, и мы оба знали, что она за это заплатит. Мы ехали домой в жуткой тишине.
Когда мы свернули на Парадайз-роуд, отец все еще сидел за кухонным столом, а мой брат все еще наливал ему рюмки. Труннис-младший боялся нашего отца, но в то же время боготворил его и находился под его чарами. Как к первенцу, к нему относились лучше. Труннис все еще порывался наброситься на него, но в его извращенном сознании Труннис-младший был его принцем. "Когда ты вырастешь, я хочу видеть тебя мужчиной в своем доме", - сказал ему Труннис. "И сегодня ты увидишь, как я стану мужчиной".
Через несколько минут после того, как мы вошли в дом, Труннис избил нашу мать до потери сознания, но мой брат не мог смотреть на это. Всякий раз, когда побои разражались, как гроза над головой, он пережидал их в своей комнате. Он не обращал внимания на темноту, потому что правда была слишком тяжела для него. Я всегда внимательно следил за этим.
Летом в середине недели в Труннисе не было передышки, но мы с братом научились садиться на велосипеды и уезжать подальше, насколько это было возможно. Однажды я вернулся домой к обеду и вошел в дом через гараж, как обычно. Мой отец обычно спал до полудня, так что я решил, что все чисто. Но я ошибался. Мой отец был параноиком. Он занимался достаточно сомнительными сделками, чтобы нажить себе врагов, и ставил сигнализацию после того, как мы выходили из дома.
Когда я открыла дверь, завыли сирены, и у меня свело живот. Я замерла, прижалась к стене и прислушалась к шагам. Я услышал скрип лестницы и понял, что у меня большие проблемы. Он спустился по лестнице в коричневом махровом халате, с пистолетом в руке, и перешел из столовой в гостиную, выставив пистолет вперед. Я видел, как ствол медленно заходит за угол.
Как только он скрылся за углом, он увидел, что я стою всего в двадцати футах от него, но не опустил оружие. Он прицелился мне прямо между глаз. Я смотрел прямо на него, как можно более безучастно, упираясь ногами в доски пола. В доме больше никого не было, и часть меня ожидала, что он нажмет на курок, но к этому времени меня уже не волновало, выживу я или умру. Я был измученным восьмилетним ребенком, который просто устал бояться своего отца, и Скейтленд мне тоже надоел. Через минуту или две он опустил оружие и вернулся наверх.
К этому времени стало ясно, что на Парадайз-роуд кто-то погибнет. Моя мать знала, где Труннис хранит свой пистолет 38-го калибра. В некоторые дни она подгадывала время и следила за ним, представляя, как все будет происходить. Они ехали в Скейтленд на разных машинах, она брала его пистолет из-под диванных подушек в кабинете до того, как он успевал туда добраться, привозила нас домой пораньше, укладывала спать и ждала его у входной двери с пистолетом в руке. Когда он подъезжал, она выходила через парадную дверь и убивала его на дороге - оставляла тело, чтобы его нашел молочник. Мои дяди, ее братья, отговаривали ее от этого, но они согласились, что ей нужно сделать что-то решительное, иначе она будет лежать мертвой.
Это была старая соседка, которая указала ей путь. Бетти жила через дорогу от нас, и после ее переезда они продолжали общаться. Бетти была на двадцать лет старше моей мамы и обладала не меньшей мудростью. Она посоветовала моей маме планировать свой побег на несколько недель вперед. Первым шагом было получение кредитной карты на ее имя. Это означало, что ей придется заново завоевать доверие Трунниса, потому что он должен был выступить поручителем. Бетти также напомнила моей матери, что их дружба должна оставаться в секрете.
Несколько
