Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
и хочу на ней жениться.
Вообще-то, это не совсем парадокс. Парадокс проявился бы потом, когда вы стали бы обдумывать вопрос. Поцеловал бы я Хильду, скажем, за десять миллионов фунтов? Вероятно, я сказал бы: «Да». Так что на какой-то цифре между одним фунтом и десятью миллионами я бы согласился поцеловать Хильду. А это отправляет нас к началу: всего один фунт решит дело – целовать или не целовать Хильду. Поэтому, по сути, вы всегда поцеловали бы Хильду за один фунт.
Мы еще вернемся к Хильде, точнее к Хрисиппу и его куче песка, но позже.
А сейчас мы уже преодолели промежуточное пространство и бесспорно собирались поцеловать Хильду, то есть пришли в Хэмпстед-Хит. В это время года он особенно красив, когда листья пылают на древних дубах и ясенях, а под ногами хрустят желуди, буковые орешки и скорлупа каштанов.
Только я собрался спустить Монти с поводка, как увидел, кто приближается, и застонал. Это был мопс, а может быть, французский бульдог – я не отличаю друг от друга собак, которые выглядят так, будто врезались в стеклянную дверь, с их выпученными глазами и пастью, как у гуппи. Монти терпеть не может мопсов. Я так и не понял, связано ли это неодобрение с эстетическими, моральными или политическими мотивами, но, завидев мопса, Монти начинает бросаться, натягивая поводок и ошейник изо всех сил, как хаски, который тащит перегруженные санки. В такие моменты я иногда притворялся, что Монти, который почти ничего не весит, тащит меня, совершенно беспомощного, по улицам.
Итак, Монти вошел в образ хищного волка, и мопсу пришлось отступить. При этом обе собаки знали, что им вряд ли удастся затеять настоящую драку, поскольку обе были на поводках. Такого рода противостояние похоже на то, что у людей называется «обмен толчками»: скорее притворство, чем настоящая злоба.
– Плохая собака, – огрызнулся я на Монти, безуспешно дернув поводок. А затем с раболепием обратился к владельцу мопса:
– Мне так жаль!
Хозяином мопса был аккуратно одетый мужчина, который двигался маленькими шагами, точно совпадавшими с походкой его собаки.
– На самом деле он никогда не укусит первым или что-то подобное, это всего лишь напоказ, – продолжил я.
Мужчина ничего не ответил и пошел дальше, задрав нос.
– Хорошо бы ты этого не делал, – прошипел я Монти.
Он невинно посмотрел на меня, как будто я оторвал его от размышлений о красоте бабочки или розы.
– Это собачье дело. Так мы себя ведем.
– Не все собаки.
– Конечно, может, тебе и попалось несколько таких, которые испугались или подлизывались. Но втайне мы все хотим делать это. Все равно, эти мопсы…
Когда этот мопс благополучно оказался вне пределов досягаемости, я спустил Монти с поводка. Он потрусил вниз по тропинке, петлявшей среди деревьев, принюхиваясь и периодически поднимая лапу, чтобы оставить свою метку. А потом он замер, как ребенок, изображающий шаги бабушки. Через секунду или две я увидел почему. Это был огромный черный ротвейлер, которого мы уже пару раз встречали в этом парке. Он был размером с маленькую лошадь. Хотя ротвейлер никогда не демонстрировал каких-нибудь явных признаков агрессии, он порождал страх в трусливой душе Монти. И, если честно, в моей тоже. Монти сделал пару ложных выпадов в сторону ротвейлера, рыча и лая. Ротвейлер молча терпел с минуту или около того, а потом оглушительно гавкнул, и Монти помчался ко мне через подлесок. Подпрыгивая, он стал царапать передними лапами мои колени:
– Возьми меня на ручки, возьми, возьми, возьми!!!
– Но ты же весь грязный!
Однако Монти был в таком отчаянии, что я все равно взял его на руки.
Ротвейлер неспешным шагом удалился, как какое-нибудь безобидное травоядное животное эпохи палеолита. Возможно, если бы он считал Монти большей угрозой, то очнулся бы от спячки и съел бы его. Я опустил Монти на землю, и он стал рычать и лаять вслед уходящему врагу.
– Я бы ему задал. Этот чувак напрашивался на серьезные неприятности.
– Ага, он мог бы подавиться тобой.
Монти фыркнул.
– Нам надо это обсудить.
– Что «это»?
– Собачье поведение. Что делает тебя хорошей или плохой собакой. Вообще-то, речь не столько о собаках, сколько о людях.
– Отлично, еще одна прогулка испорчена.
– Поверь мне.
– Прекрасно, только сначала я немного побегаю. Вот увидишь, сколько всего я могу сделать за две минуты: оставить множество меток, обнюхать все, что необходимо, найти несколько косточек от жареной курицы, которые ты сможешь попытаться вытащить у меня из пасти, и всякое такое, ладно?
Я медленно пошел к более высокому месту парка. Там стояла скамейка, с одной стороны которой открывался вид на стеклянные башни Сити, со зловещей холодностью поблескивающие на утреннем солнце, а с другой стороны расстилался ковер из деревьев, как будто мы находились в каком-то древнем бесконечном лесу, в котором зелень вечнозеленых растений выглядела как темные озера среди буйства золотых и желтых красок. У этого места было еще одно преимущество: оно находилось в стороне от протоптанной тропинки. Разговоры с собакой о философии могли показаться несколько странными, поэтому я предпочитал это делать там, где нас не могли подслушать.
– Хорошо, давай поговорим о правильном и неправильном.
– Ты имеешь в виду, почему иногда ты говоришь мне «хорошая собака», а иногда «плохая собака»? Ну, у меня есть теория. Ты говоришь «хорошая собака», когда тебе нравится, что я делаю, а «плохая собака» – когда не нравится, и в этом все дело.
Я улыбнулся и погладил Монти.
– Хороший пес. Ты на самом деле выразил суть проблемы. У теории, которую ты только что изложил, даже есть название. Она называется «эмотивизм». Эмотивисты утверждают, что при вынесении моральных суждений, говорим ли мы о правильности или неправильности действия, моральном или аморальном, все, что мы в действительности высказываем, и все, что мы вообще можем сказать, – одобряем ли мы это. Чувствуем ли мы себя тепло и уютно. Эти суждения – такого же рода, как в случае, когда, съев хороший пирог, мы говорим: «Вкусно!» Они похожи на то, как собака, услышав, что хозяин сказал «гулять!», начинает вилять хвостом.
Монти рефлекторно завилял хвостом, когда услышал «гулять!».
– Но если теория эмотивизма верна, если моральные суждения в конечном счете сводятся к «мне это нравится» или «мне это не нравится», то это имеет определенные последствия. Неожиданно оказывается, что наши моральные суждения вряд ли имеют какую-то силу или оказывают какое-нибудь влияние на мир.
Монти недоуменно посмотрел на меня.
– Если человек говорит, что он любит шпинат, а вы не любите шпинат, то и вы, и ваш собеседник мало что можете еще сказать или сделать.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
