отношениях. Она стремилась научить, ободрить и вооружить меня всем необходимым, чтобы я мог противостоять миру, и даже превратила свой растущий интерес к шитью в самодельные шляпы, платья и брюки для меня - простые, но удивительно хорошо сделанные вещи для любителя.
Для внешнего мира философия моих родителей была почти незаметным отличием. По любым меркам мы выглядели весьма типичными представителями формирующегося среднего класса Китая, еще не вовлеченными в вихрь грядущего потребительства и в значительной степени избавленными от лишений предыдущих поколений. Тем не менее, было бы ошибкой воспринимать их сдержанную маску как капитуляцию или даже апатию; они знали, что так или иначе грядут перемены - исторические перемены, - и были готовы проявить терпение.
Наша семья жила в квартире на четвертом этаже в комплексе из трех одинаковых башен, расположенном на самой внешней кольцевой дороге Чэнду. Это был передний край расширяющегося мира, с промышленностью в одном направлении и сельским хозяйством в другом. Как и сам город, дизайн нашего здания больше тяготел к функциональности, чем к форме, с флуоресцентным освещением и цементными полами, которые выглядели бы особенно спартанскими для современных глаз. Личные штрихи несколько разбавляли монотонность: все больше домов с окрашенными стенами и фанерными полами, имитирующими текстуру паркетной доски или цветной плитки, но советское влияние было не скрыть.
Помимо матери и отца, мои бабушка и дедушка по материнской линии были самыми важными людьми в моей жизни. Каждое воскресенье мы проводили в их квартире, расположенной в полумиле от нашей, где толпились вокруг круглого обеденного стола, достаточно большого для всей семьи, и щедро готовили рис, свиное брюхо, запеченное в соевом соусе, тофу с луком-шафраном и особенно сложное овощное блюдо под названием "десять сокровищ". Каждый визит к ним становился главным событием моей недели, несмотря на то, что они незаметно укрепляли нашу идентичность как чужаков. Готовка моих бабушки и дедушки была свидетельством стиля прибрежного региона, который они покинули, - богатые, слегка сладковатые вкусы, которые разительно контрастировали со знаменитой остротой сычуаньской кухни Чэнду. По сей день я больше всего ностальгирую именно по этим вкусам, как это ни необычно для уроженца Чэнду.
Странно, но в моих воспоминаниях о детстве не осталось и следа о дедушке и бабушке по отцовской линии. Я знал, что дед умер, когда мой отец был еще подростком, а бабушка, хотя и жила в Пекине с моей тетей, страдала от тяжелых физических и психических заболеваний, связанных с травматичным воспитанием в военное время. Однако в каком-то смысле их отсутствие казалось уместным, соответствующим потустороннему характеру моего отца. В этом был некий поэтический смысл: человек, настолько неспособный вести себя как родитель, должен был испытывать недостаток в собственных детях.
Тем не менее, родители моей матери служили продолжением тех ценностей, которые она разделяла с моим отцом, когда дело касалось моего воспитания. Несмотря на то что они были теплыми и заботливыми, я никогда не принимала их доброту за пассивность; они одинаково принципиально относились ко мне как к человеку в первую очередь и как к девочке во вторую, повторяя то, как моя семья поощряла мое воображение, и отвергая тенденцию их поколения отдавать предпочтение мальчикам. Как и моей матери, они в изобилии покупали мне книги, изучая такие разнообразные темы, как морская жизнь, робототехника и китайская мифология.
Конечно, моя мать и две ее сестры были единственными детьми у бабушки и дедушки - три одинаково строптивые дочери и ни одного сына, поэтому возможности для шовинизма были ограничены задолго до моего появления. Но их привязанность сохранилась с рождением моего двоюродного брата - наконец-то мальчика, - и я никогда не сомневался в этом. Только повзрослев, я понял, что мир за порогом нашего дома может оказаться более сложным.
Все школы, которые я посещал в Чэнду, вращались вокруг учеников, в буквальном смысле слова. Каждый из нас с утра до вечера сидел на одном, закрепленном за ним месте, и на него сменялись учителя, которые приходили, чтобы прочитать очередную лекцию. Схоластический талант распознавался с первых признаков его появления и методично поощрялся, и, по крайней мере, поначалу не имело значения, принадлежит ли этот талант мальчику или девочке. Уже в детстве мне было очевидно, что наши учителя искренне заинтересованы в нашем развитии. Они были неизменно трудолюбивы и первыми членами общества, помимо моих родителей, бабушек и дедушек, которые, казалось, были заинтересованы в моем благополучии.
Наши занятия были обширными и увлекательными: математика и естественные науки дополнялись гуманитарными - от географии до древней поэзии и истории, уходящей на тысячелетия в прошлое. Мне было интересно узнать, что мой родной город, например, был столицей Шу Хань, одного из легендарных трех царств Китая. В лучшем случае школа казалась продолжением книг, которыми делилась моя мама, и исследований, которые поощрял мой отец.
Это было время довольства, но оно внезапно закончилось - по крайней мере, для меня - в один прекрасный день. В один ничем не примечательный день в конце моего последнего года обучения в начальной школе наша учительница закончила урок с необычной просьбой - попросить мальчиков посидеть еще несколько минут, пока девочки разойдутся по домам. Мгновенно охваченный любопытством, я завис у двери, стараясь оставаться незаметным, но в пределах слышимости. Я никогда не забывал, что услышал.
"Я попросил девочек уйти, потому что пришло время сказать вам, что ваше выступление как группы неприемлемо. Как мальчики, вы биологически умнее девочек. Математика и естественные науки являются основополагающими составляющими этого, и нет никакого оправдания тому, что ваши средние баллы на экзаменах ниже, чем у них. Я глубоко разочарован в вас всех сегодня".
Затем, возможно, почувствовав, что не обойтись без ободрения, преподаватель смягчил тон в конце лекции.
"Но я не хочу, чтобы вы теряли надежду. Когда вы станете подростками, вы увидите, что девочки среди вас, естественно, становятся глупее. Их потенциал угаснет, а баллы снизятся. Тем не менее я жду, что вы все будете усерднее работать и реализовывать свой потенциал как мальчики. Отставание от девочек недопустимо. Вы поняли?"
Потребовалось время, чтобы эти слова вызвали во мне хоть какой-то отклик. Тем временем у меня возникло множество вопросов. Действительно ли моя учительница верила, что мальчики "биологически умнее"? И что мы, девочки, естественным образом становимся глупее? Неужели все мои учителя видели меня именно такой? Неужели они всегда так считали? И как я должен был отнестись к тому, что человек, говорящий такие вещи, был... женщиной?
Прошло еще мгновение, и вопросы отступили на второй план, уступив
