— Ваши чулки, мадемуазель.
Фелиситэ подвинулась на край кровати, и Ашанти натянула ей на ноги шелковые чулки, застегнув подвязки чуть выше колен, потом надела вышитые атласные туфли на высоком каблуке. После чего настал черед облачаться в кринолины — деревянные обручи в форме полукруга, связанные между собой ремешками на манер корзины и крепившиеся к талии специальным поясом. На этот каркас надевали несколько туго накрахмаленных нижних юбок, отороченных рюшами или кружевами, последняя из которых была из золотистого шелка с кружевными сборками спереди. Эти кружева должны были проглядывать сквозь разрезы на верхней юбке Фелиситэ.
В спальне, служившей одновременно туалетной комнатой, стояла невыносимая духота. Ночная прохлада, проникавшая в окна второго этажа с распахнутыми ставнями, не могла ослабить жара свечей, горящих по обеим сторонам туалетного столика, за которым сидела Фелиситэ, пока ей делали прическу. Теперь, вновь усевшись за столик, чтобы ей наложили грим на лицо, девушка непрерывно обмахивалась веером из листьев палметто [2].
— Осторожно, мадемуазель, не повредите прическу.
— Бог с ней, Ашанти. Не понимаю, с какой стати отцу вдруг захотелось идти на этот бал?
— Если вас там не будет, на это могут обратить внимание, — тихо ответила служанка.
— И все-таки нам не следовало бы там появляться, — голос Фелиситэ звучал устало.
— Это было бы неблагоразумно.
Такое мнение в последние дни высказывали очень многие, особенно после того как испанцы высадились на берег. Казалось, сопротивление новой власти было не более чем игрой, наивной попыткой убедить Людовика XV вновь взять их под свое крыло. Теперь игра закончилась, и люди, вспомнив о благоразумии, заставляющем их держаться с осторожностью, стали вести себя тише, стараясь проводить как можно больше времени дома. Появились тревожные слухи, что у О'Райли есть список с именами заговорщиков, собиравшихся установить республиканскую форму правления, и что он намерен выслать виновных, полностью конфисковав их имущество. Другие утверждали, что на Кошачьем острове на берегу залива, неподалеку от поселка Билокси, приготовлено обнесенное частоколом место, где заговорщики будут отданы на милость солнца, кровожадной мошкары и морской воды. Большинство горожан смеялись над этими россказнями, полагаясь на слова коменданта Обри, заявлявшего о снисходительности победителей, и рассчитывая с помощью демонстрации собственного унижения убедить испанцев в том, что они примирились со сменой власти. Конечно, это было нелегко, и все чувствовали себя не лучшим образом. Даже отцу Фелиситэ пришлось смириться с действительностью. Девушке но нравилось, как он воспринял это жестокое поражение. Видя, как осторожничает отец, убедившись, что он готов поступиться принципами ввиду сложившихся обстоятельств, Фелиситэ вполне могла совершить какой-нибудь безрассудный поступок.
— Вы очень бледны, мадемуазель. Может, добавить еще румян?
Фелиситэ окунула пуховку в розовато-красную пудру и снова провела ею по высоким скулам.
— Говорят, испанцам не нравится, когда женщины пытаются таким вот образом помочь природе.
— Возможно, однако это не помешало им две ночи подряд завывать под вашими окнами, словно мартовские коты.
Увидев в зеркале взгляд Ашанти, стоявшей позади нее возле туалетного столика, Фелиситэ не смогла сдержать улыбки.
— Таков старинный испанский обычай: благородные господа поют серенады дамам сердца. Наверное, я должна чувствовать себя польщенной.
— Они наверняка так и думают, эти вояки с бренчащими гитарами.
— Один из них пел довольно красиво. — Фелиситэ взяла мушку в форме лиры и, немного поколебавшись, наклеила ее чуть пониже уголка рта, чтобы подчеркнуть нежность его линий.
— Прекрасно, мадемуазель, — одобрила Ашанти и продолжила: — Хорошо, что у вас хватило благоразумия не показываться в окне. Мсье Валькур и без того был бледен как мел.
В карих глазах Фелиситэ промелькнула тень недовольства.
— Да. Подай платье.
Шикарное бальное платье из желтого шелка украшала вышивка в форме зеленых листьев и виноградных лоз и кружевная оторочка с золотыми нитями. Платье держалось на крючках, пристегнутых к облегающему вышитому лифу, сужавшемуся к талии, и свободно ниспадало поверх нижних юбок. В глубоком вырезе на груди виднелись кружева сорочки; выглядывающая из-под плотно прилегающих рукавов кружевная оторочка придавала ему еще большую привлекательность. Несколько юбок на кринолинах переходили в трен со свободными сборками в стиле художника Ватто. Ашанти застегнула последний крючок, поправила складки и отступила назад.
— В таком наряде вы могли бы появиться при дворе самого Короля-солнца [3].
Фелиситэ посмотрела в зеркало. Прическа, обсыпанная белой пудрой, придавала ей царственный, изысканный вид, а глаза при этом казались темнее и загадочнее, чем обычно. Что ж, ради того, чтобы выглядеть привлекательно, стоило потерпеть некоторые неудобства.
— Ашанти, тебе не кажется, что грудь у меня открыта больше, чем нужно?
— У этого платья вырез немного глубже, чем у тех, которые вы обычно носите. Если хотите, можно надеть кружевное жабо или tatez-y [4].
Кивнув, Фелиситэ подошла к столу, взяла кружевную косынку и, красиво сложив, подоткнула ее под край лифа платья.
— Не надо, мадемуазель, — попробовала остановить ее Ашанти.
— А по-моему, надо.
Кружева, сложенные в форме веера, напоминали белую кокарду — символ Франции Бурбонов.
— Снимите, мадемуазель, — настаивала Ашанти. Фелиситэ заколебалась, понимая неразумность своей затеи. Но в этот момент из-за двери послышался голос: «Фелиситэ, мы тебя ждем! »
— Теперь уже поздно искать замену. Скорее всего глупые испанцы ничего не заметят. Мне пора идти. Подай уличные башмаки, Ашанти.
С выражением неодобрения на лице служанка выполнила приказ госпожи.
Уличные башмаки представляли собой деревянные колодки, которые носили поверх туфель. Надев их, Фелиситэ сразу сделалась выше ростом. Теперь ее платье не будет волочиться по уличной пыли и грязи, пока они дойдут до дома, где должен состояться бал. Конные экипажи в городе были скорее исключением, чем правилом, поскольку поселение, окруженное крепостными стенами, было столь невелико, что добраться пешком в любой его конец не представляло никакого труда. К тому же влажный климат, из-за чего улицы почти постоянно заливались водой, в сочетании с чрезвычайно мягкой аллювиальной почвой, в которую камни мостовых погружались сразу после того, как их положили, делали колесный транспорт малопригодным. В. холодные дни увеселения просто отменялись, впрочем, Фелиситэ помнила случай, когда на улицах было так грязно, что башмаки оказались бесполезны. Тогда дамам пришлось снять туфельки и чулки и брести по колено в воде. Потом они мыли ноги в тазу, вытирали их и, вновь обувшись, танцевали всю ночь напролет.
