от оцепенения и страха, который, к счастью, ощущается обычно лишь после того, как опасное и требующее напряжения всех сил дело уже сделано.
— Как это говорят: «Побываешь в море — молиться научишься»? — попытался пошутить Васильев.
— Понял теперь, безбожник! — дружелюбно ответил Мартин Пури и подал Васильеву бутылку.
Женщины принесли сухую одежду. Все шестеро, переодевшись за камнями и выйдя во всем сухом, будто они и не были в море, заново вдруг услышали надрывный вой бури, вновь вспомнили о беде и о невыполненной ими задаче. Трудно все-таки было начинать разговор о том, что им предстояло.
Шторм бушевал. На «Пюхадекари», который трепало и трясло в километре от них, было жутко смотреть. Только чудом на нем еще держались мачты.
— Придется плыть снова, — сказал наконец Рууди Аэр.
— Придется. Ведь люди.
Мартин Пури поглядел на каждого из пятерых своих спутников: на одних — изучающе, на других — с твердой надеждой. И когда все пригнулись, чтоб спрятаться за кустами от пронизывающего ветра, сказал:
— Из-за течения мы чуть не погибли. Не сумели рассчитать. Но теперь-то уж мы сумеем. Это самое течение и спасет людей.
— Как же? — спросил Васильев.
— Как? Спустим бот с самого конца мыса. И оттуда — против волны…
Люди, сами все время искавшие выхода, тотчас поняли простой план Мартина. Только этот путь был возможен и потому верен, хоть и на нем тоже предстояло лицом к лицу встретиться со смертью.
Бот снова погрузили на машину, и по каменистому берегу она покатила к самому концу мыса.
4
Это произошло несколько раньше того, как грузовик добрался до мыса.
Буря достигла высшей точки своего подъема.
Наверно, только ванты помогали «Пюхадекари» уцелеть. Его палуба была почти все время под водой. Не успевала с корабля схлынуть одна волна, как его накрывала другая. Мачты дрожали и качались. Лишь носовая часть, врезавшаяся в мель, не оседала. Тут собралось десять человек. Семеро висели на двух задних мачтах.
Эту волну уже издали можно было отличить от всех остальных. Ее темная стеклянная стена была выше, ее пенистый гребень выступал вперед, словно карниз. Впадина перед ней была длиннее и глубже обычного. Даже на берегу люди начали инстинктивно искать, за что бы ухватиться.
Темная вспененная гора гналась за идущим впереди валом. Она подняла на свой хребет застонавший корабль и швырнула его на обнажившийся подводный выступ. «Пюхадекари» переломился пополам чуть позади фок-мачты. Тросы лопнули. Задние мачты рухнули назад, передняя наклонилась вперед. Кормовая часть, отяжелевшая от воды и груза кирпича, затонула. Семь человек погибли.
Это было в одиннадцать дня, через пять с половиной часов после начала шторма.
Шторму становилось тесно, он бил черными крыльями над морем, пронзительно свистел и рвался куда-то на простор. Он бушевал над землей. И казалось, что даже ее недра гудят и стонут.
И в тот миг, когда «Пюхадекари» переломился, ледяные когти шторма вонзились в сердца людей, на глазах их выступили соленые слезы.
5
Шолохов где-то пишет о чувстве одиночества, которое охватывает солдата в окопе во время вражеской атаки. Атакующие и в то же время атакуемые люди, которым предстояло спасать моряков, уцелевших на носу «Пюхадекари», испытывали это чувство, сталкивая бот в море. Это нелегко — быть одному и смотреть в свою душу.
Отправились почти все те же. Опыт, как ни страшен, остается опытом. Только старого Мартина заменил комсорг колхоза Эндель Аэр. Йоосеп Саар хотел сесть в бот вместо Матвея Мырда, но тот даже после всего пережитого чувствовал себя крепким и остался. Яан поискал взглядом Аугуста Пури. Надо было бы освободить Васильева, показавшего себя сегодня с новой стороны и так же просто, как все они, вынесшего на своих широких плечах тяжесть испытания. Но Аугуста не было. И Васильев остался в боте.
Рууди Аэра не отпускала жена. Они стояли чуть в стороне от всех. Красивое лицо беременной женщины выражало отчаяние, ее золотистые волосы трепал ветер. Она повисла на муже и тихим, умоляющим голосом повторяла:
— Если бы ты мог, Рууди! Если бы ты мог не ходить! Я боюсь, боюсь, боюсь!..
Рууди, отрывая от шеи руки жены, говорил ей:
— Не бойся! Мы все вернемся.
И жена, все еще не отпуская его, сказала:
— Ну, иди, иди! Как же они без тебя?
И Рууди Аэр сел в бот.
Все началось сначала. Тот же шторм, тот же обезумевший залив и та же смертельная опасность, нависшая над шестерыми в боте и десятью на «Пюхадекари». Казалось, вот-вот оборвется какая-то тонкая ниточка и все погибнет. Но ниточка не оборвалась.
На этот раз бот добрался до обломков «Пюхадекари». Впоследствии ни спасители, ни спасенные не могли вспомнить, как были сняты с корабля потерпевшие.
Я устал от этого шторма, от ненастного дня и от крушения «Пюхадекари». Позвольте мне не описывать возвращение бота. Оно было таким же, как и первое, разве только более опасным из-за того, что бот был перегружен.
Уцелевшие моряки так обессилели, что пришлось помочь им вылезти на берег.
А вокруг шестерых, которые, правда, еще держались на ногах (им не хотелось разговаривать, и они со смертельной усталостью думали только о том, как бы согреться), вокруг них начал кружить только что прибывший журналист. Его поразили равнодушие и бесчувственность спасителей. Он не мог ничего от них добиться.
И Рууди Аэр, которого он тоже пытался выспрашивать, сказал потом жене, изобразив на лице какое-то подобие улыбки и с трудом выговаривая слова:
— А тот, с фотоаппаратом… Спрашивает: «Что вы думали, когда были в море?» Балда! Спрашивает: «Что вы чувствовали?» Балда! Говорит о каких-то героях… И чего, спрашивается, тут ему надо?
Примечания
1
Кулли — ястребиный (эстонск.).
