с Солеником медленнее преодолевал устаревшие, обветшалые приемы игры. Это видно хотя бы из анализа харьковских театральных рецензий той поры. Лишь один раз упрекает рецензент Соленика в элементах фарса, пародии, которые он допустил в роли башмачника Патро в водевиле «Узкие башмачки»: «Соленик свою роль башмачника Патро обратил прямо в пародию и насмешил публику до слез»[25]. Но во всех остальных случаях в смысле верности и естественности игры, отсутствия в ней элементов утрировки Соленик неизменно выдвигается как образец и иногда – противопоставляется Рыбакову.
Говоря об участии Рыбакова в драме «Фрегат Надежда», рецензент А.К. (то есть харьковский литератор А. Кульчицкий) пишет о нем как о выдающемся трагическом артисте. «Но, отдавая Рыбакову должную похвалу и признательность», автор вынужден заметить, что он «не чужд некоторых дурных привычек, столько общих всем трагическим актерам». «Например, зачем так часто бить себя в грудь, зачем с таким стремлением и беспрерывно хватать других актеров за руки и проч.…» Далее отмечается, что «Рыбаков в иных местах как бы усиленно принимает красивую позу, как бы эффектирует своим станом». Все это побуждает рецензента выступить с советом: «Пусть каждый актер заботится только о внутреннем, верном и художественном развитии своей роли: наружный ее вид придет сам собой, и тогда всякая позиция, всякий жест будут грандиозны, потому что будут естественны». В этом контексте особенно показательны похвалы рецензента Соленику: «…г. Соленик роль гусара Грицына выполнил очень и очень хорошо. Главная его услуга состояла в том, что он ни на волос не эффектировал: самая естественная простота и неподдельная веселость. От этого роль получала сценическую занимательность»[26].
То, что Рыбаков «кое-где эффектировал и утрировал», А. Кульчицкий отмечает и в рецензии, посвященной разбору спектакля «Велизарий».
Можно было бы подумать, что Кульчицкий просто несправедлив к Рыбакову, если бы его отношение к артисту не было в общем столь доброжелательным (Кульчицкому, в частности, принадлежит один из первых восторженных отзывов о Рыбакове в столичной прессе) и если бы его упреки не были повторены другими авторами. Так, харьковский рецензент Виктор Дьяченко, в будущем довольно известный драматург, тоже писал о неестественности в игре Рыбакова и в связи с этим о нарушении им норм русского языка (жизть – вместо жизнь; забылси – вместо забылся и т. д.).
Позднее Рыбаков, конечно, сумел освободиться от элементов неестественности и утрировки в своей игре и не давал больше повода для подобных упреков. Но стоило это ему куда больших усилий, энергии и, главное, времени, чем Соленику.
В чем же объяснение этому факту? Разумеется, не в степени талантливости обоих актеров – такие сравнения всегда рискованны, а подчас и неверны. И даже не в чисто индивидуальных свойствах дарования Рыбакова, которое раскрывалось, видимо, медленнее и тяжелее, – хотя этот факт и сыграл свою роль. Просто Соленику было легче, чем Рыбакову… Здесь проявилась та интересная закономерность истории театрального искусства, которая заключается в относительно неравном, неодновременном развитии реализма в различных его сферах, жанрах. Жанры, связанные с областью комического, издавна были в куда более свободном положении, чем трагедия, эпопея и т. д. Эстетики классицизма опекали их не так строго, были к ним снисходительнее или, вернее, безразличнее.
Комический актер был менее связан с установившимися приемами игры, легче и быстрее от них освобождался. Об одном из крупнейших артистов XVIII века Я.Е. Шушерине его биограф М.Н. Макаров писал в 1841 году: «Шушерину нужны были ходули только в классе – в трагедии; зато уж в драме и в комедии он был человек, самобытный человек – природа неподражаемая!»[27] Подобное раздвоение знал и П.А. Плавильщиков, и многие другие замечательные актеры XVIII – первой половины XIX века.
Нелегко было пробраться через сеть условностей, предрассудков, обязательных правил и «трагическому актеру» Рыбакову. Тогда как с самого начала «душа его лежала к простоте и правде», вспоминал «Старый театрал», «Рыбаков должен был, по общему мнению того времени, изображать героев и вообще трагиков, страшил, по его собственному выражению».
Справедливо пишет современный театровед А. Клинчин, исследователь жизни и творчества Рыбакова: «…Из всех существовавших в то время театральных амплуа не было более трудного и более далекого от жизненной правды, чем полное трескучих эффектов и нечеловеческих, выдуманных страстей амплуа героя и первого трагика»[28]. Но именно такое амплуа занимал Рыбаков.
Участь Соленика была более благоприятной – он не знал подобных трудностей. Кроме того, как верно замечает А. Клинчин, его развитие было облегчено тем, что в театрах Штейна и Млотковского уже выработались плодотворные традиции исполнения «комических ролей» (Угаров, Жураховский и в первую очередь, конечно, Щепкин), в то время как «трагическому актеру» приходилось начинать чуть ли не на пустом месте.
Во второй половине 30-х годов уже четко наметились основные черты самобытного таланта Соленика. Рецензент «Пантеона» Н. Мятлин писал в 1840 году, как бы суммируя все то, что говорилось о нем ранее: «Соленик, комический актер с необыкновенным дарованием. Мне кажется, оно составлено из тех же элементов, как дарования покойного Дюра и Живокини. Я не говорю, чтоб игра Соленика равнялась игре этих знаменитых артистов, но я твердо уверен, что со временем он стал бы не ниже их. Нельзя забыть его тому, кто раз его видел! То простодушный и благородный, то жалкий и уморительный до невероятности, то злой и раздражительный, – во всех ролях разнообразный и занимательный, – он невольно овладевает памятью каждого зрителя. Недостатки, которые много отнимают у его игры, это выговор, иногда сбивающийся на малороссийское наречие, и неверность музыкального слуха. Соленик мог бы украсить столичную сцену».
Правда, в сравнении Соленика с Дюром и Живокини автор приведенного отзыва остался одинок. Соленика охотнее сравнивали с Мартыновым, Шумским и особенно часто с Щепкиным, что имело, как мы увидим, свои основания. Но отмеченные Н. Мятлиным «элементы» таланта Соленика были как раз теми чертами его творческой индивидуальности, которые позднее неизменно подчеркивались из одной рецензии в другую и придавали, по общему мнению, особое обаяние его игре.
5
Постараемся же представить себе внешность Соленика, увидеть его таким, каким его знали и любили тысячи зрителей.
Сделать это очень трудно – у нас нет ни одного портрета, ни одной фотографии Соленика. Еще при жизни артиста один из читателей журнала «Репертуар и Пантеон» обратился в редакцию с просьбой напечатать портрет Соленика. «Мы бы с удовольствием приложили портреты г-д Соленика, Рыбакова и Млотковского, как заслуженных провинциальных артистов русских, если бы могли иметь их схожие портреты»[29], – отвечала редакция. Очень жалко, что она не смогла выполнить эту просьбу. Портрет Рыбакова сохранился – и не один, портрет Млотковского тоже
