а я хотела помочь, он обычно говорил: «Убирайся». Но я никуда не уходила. Я упорно комментировала и поправляла, пока не решала проблему.
Моя дисфункциональная семья дала мне те качества, благодаря которым я завоевала себе место в операционной. Я до сих пор упрямая. Я не желаю проигрывать.
Я поднимаюсь с кровати каждое утро.
БЕСПОКОЙСТВО
Колин лежит в больнице. Его семья не говорит, что с ним случилось. Мне бы очень хотелось знать, вернется ли он на работу, и если да, то когда. Хотелось бы знать, кому посылать цветы — живому или мертвецу. Завтрак без Колина — это не то: еда безвкусная, а в зале слишком громко орудуют столовыми приборами. Однажды в посудомойке разбилось несколько стаканов. Кто-то должен был прокричать «MERDE»[3], но в зале повисла тишина. Точно так же бывает, когда приходит старость.
ЖАЛОБЫ
Я скучаю по громкому спонтанному смеху, когда все зубы выставляются напоказ и за это не стыдно. Я скучаю по аппетиту, по тому, чтобы сидеть с кем-нибудь за столом или на пледе в парке, по возможности брать руками большие и маленькие кусочки еды с разным вкусом. Я скучаю по возможности быстро завершать все дела в туалете, быстро одеваться, быстро приводить в порядок лицо. Я скучаю по любви к дождю. Я скучаю по мужским взглядам. Я скучаю по искренним поцелуям. Я скучаю по работе в саду. Я скучаю по рукам, которые не дрожат, которые точно распиливают грудину и открывают грудную клетку, чтобы реконструировать клапан, которые элегантно закрывают все это при помощи серкляжа и ниток. Я скучаю по чувству благодарности. Я скучаю по необходимости объяснять, почему ни с кем не разделила свою жизнь. Никто не научил меня любить, обычно говорю я себе, но все не так просто. Это объяснение долго живет в моей душе, разумеется, потому, что приятнее всего свалить вину на кого-нибудь другого. К примеру, на брак без любви, как у мамы с папой. Они терпели друг друга и, что еще хуже, продолжали обманываться из-за нас. Мы бы научились большему, если бы они затеяли горький развод. Тогда мы получили бы опыт, который смогли бы взять с собой во взрослую жизнь. Но нет, они влачили свой брак, и в нашем доме установилась тишина. Случалось, мама шлепала отца, чтобы привлечь его внимание, и в плотном тихом воздухе, которым все мы дышали, раздавался хлопок.
Отец все чаще забивался в угол и склонялся над одной из своих книг по биологии. Он погружался в маленькие мирки богомолов, бражников и пластинчатоусых жуков.
Однажды ночью он почил в своем кресле в углу комнаты. Мы с сестрой утешались тем, что просматривали папины книги. Кое-где он оставлял пометки: «Пестрянка: крылья тонкие, чешуйчатые, частично прозрачные».
Элисабет было тринадцать, мне пятнадцать. На какое-то время нас и нашу дружбу оставили в покое. Но мама довольно быстро и неожиданно пришла в себя, пережив какое-никакое горе, и я по-прежнему оставалась ее любимицей, а моя сестра — пустым местом. Наверняка она любила нас одинаково сильно или одинаково мало, просто слишком гармоничная жизнь была не для нее. Возможно, я все-таки немного на нее похожа. Я никогда не бываю довольна.
САМЫЙ КРАСИВЫЙ ПАРИК
Несколько дней я не вставала с кровати. Никто ко мне не заходил. Я понятия не имею, что происходит в мире: какие леса горят, какие острова ушли на дно морское, какие горы обрушились. Большую часть времени я спала или дремала под одеялом. В какой-то момент мне подумалось, что вот сейчас я усну навсегда, и тогда я достала из тумбочки парик и надела его.
Словно для того, чтобы не чувствовать себя униженной напоследок.
Но я проснулась вновь.
Скорее всего, не стоит надеяться на такую легкую и спокойную смерть.
КОМПЛЕКС БОГА
Когда я была практикующим хирургом, испытывала необходимость соблюдать дистанцию. Мои коллеги ощущали то же самое. Мы обязаны быть лучшими. Разумеется, мы и были лучшими. Мы были не людьми. Мы были не из тех, кто способен на ошибку. Невозможно сомневаться в себе, когда у тех, кого ты должен спасать каждый день, расстояние между жизнью и смертью измеряется миллиметрами.
О, как же мне не хватает благодарности на лицах пациентов после того, как они приходят в себя от наркоза и слышат от меня, что будут жить. Что за потрясающее было время!
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ВЕЧЕР
В квартирах на другой стороне улицы зажжены все огни. Улица пустынна, но вокруг я слышу топот детских ног, пение, звон бокалов и смех. Невозможно притворяться, что сегодня совершенно обыкновенный день, по крайней мере, невозможно притворяться долго. Я не соображу, чем заняться. Удивительное дело. Я понять не могу, почему до сих пор жива. Что в этом хорошего? Так бессмысленно распаковывать подарки в одиночестве, и содержимое свертков ситуацию не улучшает. Мои шкафы уже забиты пледами, шерстяным бельем, шелковыми ночными сорочками, широкими панталонами из вискозы и бамбука, теплыми носками и кремами для ног. Половиной всего этого я не пользовалась. Я устала повторять ныне живущим родственникам и коллегам, чтобы не покупали мне подарков, а вместо этого делали взносы в фонды независимых исследований. Но большинство из них предпочитают послать мне какую-нибудь теплую вещицу, которую мне не износить. Вещицу нежного цвета, призванную подать ежегодный сигнал о том, что о моем существовании все еще помнят. Люди не слушают, что им говорят старики, просто кивают и делают вид, что слушают с сочувственным выражением лица, а сами думают совершенно о другом. Мне надоело, что меня не замечают и не считаются со мной. Я устала от того, что меня никто не слушает. Я больше не хочу находиться в полном одиночестве. Я произношу это вслух и понимаю, что так оно и есть. Интересно, Элисабет думает о том же в рождественский вечер? Нет. Ее, скорее всего, пригласил на семейный праздник кто-то из детей. На сегодня и на завтра. Все они живут совсем близко друг к другу.
ДА НЕ НУДИ ЖЕ
— С твоим кондиционером ведь ничего не случилось? — орет моя сестра с экрана. — Я просто сидела и думала о нем, а потом решила удостовериться, что с ним все в порядке.
— Он прекрасно работает, — отвечаю я.
— Ты по-прежнему здорова? — интересуется моя сестра.
— Сказать
