У зверей нет выкидышей, у птиц — яиц-болтунов, отцы не знают печали утраты сына, старшие братья не плачут по младшим, дети не остаются сиротами, жены — вдовами. Радуга[36] не показывается, зловещие небесные знамения не являются. Это достигается тем, что во всем содержится благо.
Высшее дао рождает тьму вещей, но ею не владеет; творит многообразные изменения, но над ними не господствует[37]. Те, что бегают и дышат, летают и пресмыкаются, наступает время — и рождаются, но не из-за его благоволения; наступает время — и умирают, но не из-за его вражды[38]. Приобретая с пользой, оно не может быть восхваляемо, тратя и терпя убыток, оно не может быть порицаемо. Накапливает и собирает, а не становится богаче. Делает раздачи и одаряет, а не скудеет. Вращается, и вращению этому нет конца. Тончайшее, мельчайшее, оно не знает устали. Громозди его — оно не станет выше, обрушивай его — оно не станет ниже; прибавляй к нему — оно не умножится, отнимай у него — оно не уменьшится, обтесывай его — оно не отслаивается; руби его — оно не разрубается, буравь его — оно не просверливается, засыпай его — оно не мелеет.
Неясное, смутное,
Не может быть облечено в образ[39]
Смутное, неясное,
Неистощимо в использовании
Темное, сумрачное,
Откликается бесформенному
Мчится, течет потоком Его движение не пустое[40]
С твердым и мягким свертывается и расправляется,
С инь и ян опускается и поднимается[41].
Древние возничие Фэн И и Да Бин[42], всходя на облачную колесницу, входили в облака и радугу, плыли в легком тумане, неслись в неясном, смутном, дальше далей, выше бескрайней выси — в бесконечность[43]. Пересекали заиндевелые снега и не оставляли следов. Освещались солнцем и не оставляли тени[44]. Подхваченные смерчем, крутясь, взвивались ввысь[45]. Пересекали горы, проходили потоки, стопой попирали Куньлунь[46]. Распахивали Ворота Чанхэ, проскальзывали в Небесные врата[47]. А возничие конечных времен хоть и есть у них легкая колесница и добрые кони, крепкая плетка и острые удила, но не могут они соперничать с теми. Великий муж[48] спокойно бездумен, покойно безмятежен. Небо служит ему балдахином, земля — основанием колесницы, четыре времени года — конями, инь-ян — возничим. Оседлав облако, поднявшись над туманами, следует Творящему изменения[49]. Ослабив волю, расправив суставы, в стремительном движении несется через пространство. Где можно шагом — там шагом, где вскачь — там вскачь. Повелевает богу дождя Юйши оросить дороги, посылает бога ветра Фэнбо смести пыль. Молния служит ему плеткой, гром — колесами колесницы. Поднимается вверх и странствует в занебесном пространстве. Спускается вниз и выходит из ворот безграничного. Внимательно все осматривает и обозревает, возвращая всему полноту[50]. Приводит в порядок все четыре предела и возвращается в центр. Так как небо для него балдахин, то нет ничего, что бы он ни покрывал. Так как земля дня него — основание колесницы, то нет ничего, что бы он ни поддерживал[51]. Так как четыре времени года его кони, то нет ничего, что не могло бы ему служить; так как инь-ян его возничий, то нет ничего, что было бы не предусмотрено. Стремителен, но недвижен[52], мчится далеко, а не ведает усталости. Четыре конечности неподвижны, слух и зрение не истощаются[53]. Откуда же знает он границы восьми тяжей и девяти сторон[54] света? В руках у него рукоять дао[55], и потому он способен странствовать в беспредельном.
Поэтому дела Поднебесной не нуждаются в управлении — они идут, следуя своей естественности. Превращения тьмы вещей непостижимы: они свершаются, следуя собственной необходимости. Когда вещи отражаются в зеркале[56], то, несмотря ни на какие ухищрения, ни квадратное, ни круглое, ни прямое, ни кривое не могут избегнуть точного отображения Так и эхо не произвольно откликается, и тень — не постоянна. Крик отзывается подобием, но само по себе эхо безмолвно[57].
Человек при рождении покоен — это его природное свойство. Начинает чувствовать и действовать — и тем наносит вред своей природе. Вещь приближается, и разум откликается, — это пришло в движение знание. Знание и вещь приходят в соприкосновение, — и рождаются любовь и ненависть. Когда любовь и ненависть обретают форму, то знание устремляется вовне и уже не может вернуться назад, а природный закон [внутренней соотнесенности][58] оказывается нарушенным.
Поэтому тот, кто постиг дао, не меняет природного на человеческое[59]. Внешне с вещами изменяется, внутри не теряет природного чувства[60]. Стремится к небытию, а удовлетворяет все потребности[61]. Время мчится, но необходимость есть его отдых[62]. Малое и большое, длинное и короткое — все обретает свою завершенность[63]. Движение тьмы вещей стремительно и хаотично, однако не теряет своей меры[64]. Благодаря этому тот, кто постиг дао, становится наверху, и народ не испытывает тяжести, выдвигается вперед — и масса не знает от этого вреда. Поднебесная идет к нему, зло и неправда страшатся его. Так как он не соперничает с тьмой вещей, то ничто не смеет соперничать с ним. Тот, кто удит рыбу удочкой, просиди хоть целый день — не наполнит сетей. Есть у него и острый крючок, и тонкая леска, и ароматная нажива, и даже пусть владеет искусством Чжань Хэ и Цзянь Юаня[65], — но где ему соперничать с тем, кто ловит неводом! Стрелок, что натягивает Вороний лук, накладывает стрелу из циского бамбука с опереньем из Вэй и даже пусть владеет искусством Охотника И и Фэн Мэна стрелять в летящую птицу[66], — разве может он соперничать с тем, кто ловит силками! В чем же дело? Потому что опираются они на малое. Растяни Поднебесную в сеть для ловли птиц, а реки и моря сделай переметом — разве тогда уйдет хоть одна рыба, улетит хоть одна птица? Простая стрела уступает стреле с сеткой, а стрела с сеткой уступает бесформенному образу[67]. Поэтому отвергать великое дао и полагаться на малое искусство — это все равно что заставлять краба ловить мышей или жабу — блох. Так не остановить зла, не пресечь неправды — смута только возрастет.
Когда-то Гунь[68] в Ся построил стену в три жэня.
