степени за его подлинность; едва ли кто-нибудь в Сингапуре напишет такое письмо по-русски!
— А француз Дьедонне! — сейчас же в один голос воскликнуло несколько человек.
— Ну, он слишком плохо владеет русской речью.
— Почём знать! Может быть, он нарочно ломал язык.
— Как же быть, господа?
Никто не мог дать подходящего ответа, большинство советовало отправиться к консулу, что было вполне целесообразно, если с Урвичем действительно случилось что-нибудь, и очень неловко, если письмо было от него.
Вопрос разрешил младший помощник капитана, предложив взять вещи Урвича и отправиться вместе с рикшей.
Так и было сделано.
Рикша не выказал никакого противодействия тому, чтобы с ним отправился провожатый.
Вещи Урвича были поручены младшему помощнику, и тот отправился с рикшей.
Вернулся он через час, не более, и сказал, что сам своими глазами видел Урвича и передал ему его вещи. Он действительно желает остаться в Сингапуре и находится теперь в гостинице, поселившись там в одном номере с французом Дьедонне.
— Он просто, значит, хочет отыграться! — решили все хором.
IX
Предположение, что Урвич остался в Сингапуре у Дьедонне, чтобы отыграться, было вовсе неверно. Урвич уже раз навсегда дал себе слово никогда больше в жизни не играть и крепко держать это слово. Не по своей воле попал он в руки людей, связавших его, и также до некоторой степени не по своей воле очутился у Дьедонне, хотя добровольно затем остался у него.
Вот как это произошло.
Когда Урвича связали, его отнесли в подвал с каменными сводами, обшарили его карманы и отобрали все вещи, которые нашлись в них: портсигар, спичечницу, носовой платок, около пяти долларов денег и письмо индийца.
Затем его оставили, связанного, и ушли; он ясно слышал, как захлопнули дверь и задвинули её тяжёлым железным засовом.
Как это ни было странно в положении Урвича, но первое ощущение, которое он испытал в подвале, было некоторое удовольствие. Удовольствие это он ощутил оттого, что в погребе было гораздо прохладнее, чем на улице, и тело приятно отдыхало в этой прохладе.
Если б не связанные ноги и руки, тогда было бы совсем хорошо. Положили его на камышовую циновку, и лежать на ней было достаточно мягко.
В первую минуту Урвич не мог ещё ничего сообразить, но мало-помалу мысли у него начали работать, и он стал обдумывать, стараясь объяснить себе, что же случилось с ним?
Платок изо рта у него вынули.
«Ну, хорошо, — думал Урвич, — очевидно, захватили они меня с целью грабежа, но досталось им не особенно много: пожива небольшая! Но зачем же они теперь держат меня? Не убьют же они его из-за пяти долларов и носового платка!»
Урвич был вместе с тем уверен, что не дадут же ему, в самом деле, пропасть так даром, что о нём спохватятся на пароходе и начнут разыскивать.
В Сингапуре — английская полиция, и ради страха перед нею не посмеют покуситься на его жизнь. Вообще как-то относительно своей жизни он был совершенно спокоен; ему не жаль было ни портсигара, хотя бы покурил он теперь с удовольствием, ни пяти долларов, хотя это были его последние деньги, но более всего его тревожило, что у него отняли письмо.
Он обещал индийцу, что передаст это письмо из рук в руки, кому оно адресовано, а между тем фактически он не имел возможности сдержать своего обещания; одно было успокоительно, что если оно не попадёт по назначению, то, во всяком случае, не попадёт и в руки англичан, чего именно боялся индиец.
«Конечно, — рассуждал Урвич, — этим разбойникам нет никакого удовольствия иметь дело с английской полицией. И самое худшее, они просто выбросят письмо, как совершенно им ненужное».
Но лежать ему было всё-таки неловко, руки и ноги затекли, и верёвки щемили.
Он сделал усилие и, раскачнувшись несколько раз, приподнялся так, что ему удалось сесть на циновке. Он внимательно смотрел на свои ноги теперь, и все усилия его мысли были направлены к тому, чтобы сообразить, каким способом отделаться от несносных верёвок.
В это время дверь в подвал отворилась, вошёл человек с большой жестяной кружкой в руках и, сделав ему знак рукой, чтоб он молчал, поставил кружку на землю и стал развязывать его.
Урвич всё-таки попробовал заговорить о том, что он каютный пассажир с русского парохода, что его соотечественники подымут историю, если что-нибудь случится с ним.
Человек ничего не ответил, поспешно развязал ему руки и исчез за дверью, захлопнув её опять за собой и задвинув засов.
С развязанными руками Урвич легко освободил от верёвок ноги и, расправившись, с удовольствием напился воды, которая оказалась достаточно вкусной, а главное, холодной.
Эта принесённая ему кружка воды и дарованная ему свобода движения доказывали, что крупного зла ему не хотят и что есть надежда к тому, чтобы странное приключение окончилось без особенно крупного несчастья.
«Если они мне принесли пить, — сообразил Урвич, — то дадут, вероятно, и поесть, когда это будет нужно».
И, действительно, через некоторое время тот же человек подал ему в дверь большой кусок хлеба и сыра. Урвичу этот хлеб и сыр показались особенно вкусными, такими, каких он будто никогда не ел до сих пор.
Подкрепившись, он постарался осмотреть свою тюрьму, но осмотр этот не дал ничего утешительного: стены подвала были толстые и каменные, пол тоже каменный, дверь крепкая и маленькое окошко с решёткой такое маленькое, что если б даже не было в нём решётки, пролезть в него казалось невозможным. Волей-неволей приходилось ждать и покориться своей участи.
Наступил вечер, окошечко потемнело. Урвич лёг на циновку, сняв с себя пиджак и положив его под голову.
Он заснул.
Долго ли проспал он так — он не знал; его разбудил стук отворяемой двери.
Ему опять сунули в рот платок, связали руки, закрыли повязкой глаза и на этот раз повели куда-то.
X
Урвича вели с завязанными руками и глазами довольно долго, много раз заставляя поворачиваться.
Ему всё-таки показалось, что они кружат всё по тому же месту.
Наконец он почувствовал, что руки у него свободны, и в тот же миг повязка спала с его глаз.
Он стоял посреди пустынной улицы один. Была ночь, тёплая южная звёздная ночь.
Куда девались его провожатые, было неизвестно — они словно сквозь землю провалились.
Он стоял один среди улицы. Дома кругом казались все одинаково безмолвны, с запертыми дверями и спущенными зелёными жалюзи на окнах.
Урвич несколько раз оглянулся и ни в одном из
