не получили взрослых ролей или не смогли их играть. Дело не в звездной болезни, как твердит пресса, просто переход от детских ролей к взрослым для большинства очень болезнен, не все выживают как актеры. Я выжила, но об этом потом.
После успеха фильма «National Velvet», где я играла заглавную роль девочки Вельвет, выдавшей себя за жокея ради того, чтобы суметь тренироваться и победить со своей лошадью на скачках, я почувствовала, что стала звездой!
Я не знаю, кто боится Вирджинии Вульф, но меня боятся все! И боятся давно, я почти с детства приучила себя опасаться. Все просто, еще девочкой во время съемок я уяснила разницу в обращении с простыми актерами и со звездами и решила, что должна стать звездой. А сыграв роль Вельвет, решила, что уже звезда! Плохо это или хорошо, не знаю, но без ощущения своей звездности с малых лет я бы была не я и едва ли вынесла все испытания, которые приготовила жизнь.
Меня не раз упрекали, что многие общенациональные политические события проходили мимо меня. Но, во-первых, покажите мне нормальную четырнадцатилетнюю красивую девушку, которая интересовалась бы политикой. Во-вторых, мы жили очень замкнуто, хотя все время на виду. Школа прямо на съемочной площадке, разговоры только о роли и фильме, заботы только о том, чтобы сыграть как можно лучше и выглядеть тоже. Прошло очень много времени, прежде чем я стала серьезно задумываться над этими вопросами.
И еще одно, Майкл, не знаю как ты, а мне все время хотелось, чтобы меня одобряли, хвалили, мной восхищались. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что заставляло все время держать себя в форме, а плохо, так как бесконечно продолжаться не могло.
Считается, что самый сложный период у человека подростковый, когда не нравится все и хочется все отрицать. И мне хотелось! А тут еще известность. После роли Вельвет меня стали узнавать на улицах, просить автографы, а после активного (снова результат маминой заботы) участия в рекламе и вовсе бросаться навстречу. Мама сумела организовать для меня несколько фотографий для рекламы мыла, потом косметики, потом выпустили картонную куклу с моим лицом, пригласили участвовать в радиопередаче…
Я играла всякую ерунду в довольно пустых фильмах, которые в те годы пользовались популярностью. К тринадцатому дню рождения студия преподнесла мне два роскошных подарка, во-первых, мне подарили ту самую лошадь, с которой мы снимались в «Вельвет», во-вторых, пятнадцать тысяч долларов! Как тут не заболеть звездной болезнью? Кажется, на студии понимали, что без «звездной» болезни звезды не бывает. Временами мне просто помогали капризничать!
В фильме «Цинтия» я играла больную девочку, родители которой замучили ребенка своей заботой о ее здоровье. Я, никогда до тех пор особенно не обращавшая внимание на разные хвори и не имевшая их, стала укладываться в постель по любому поводу.
Нашлись идиоты, заявлявшие, что я поступаю так и до сих пор, мол, при малейшем недомогании тут же вызываю неотложную помощь!
Если залитая кровью ванная, опухоль в мозгу размером с теннисный мяч, сломанный позвоночник, трахеотомия гортани, аппендицит, спинальный менингит, тяжелейшие пневмонии, кесарево, клинические смерти, замена тазобедренных суставов или рак кожи (и еще множество прочей гадости) – это просто недомогание, то что же тогда болезни? Покажите мне человека, который болел больше и серьезней меня, и при этом еще жив, и я встану перед ним на колени, которые, правда, давно не гнутся.
Но болячки определенно начались именно с того возраста, причем часто из-за несчастных случаев. На съемках шутили, что если я возьмусь открывать банку с пивом, то обязательно раскрою себе крышкой вену и пролежу неделю под капельницей из-за потери крови. Если серьезно, то все, что могло проломиться, не выдерживало именно подо мной, все, что могло попасть в лицо, в горло, по голове, обязательно метило именно в мою голову.
Большой армейский вентилятор, гнавший воздух для изображения ветра при езде в автомобиле, подхватил мелкую металлическую стружку тоньше иголки. Куда она влетела? На всей площадке не нашлось другого места, кроме моего глаза! Пришлось вмешиваться хирургам, чтобы я не осталась циклопом. Жалко было бы потерять такой красивый глаз…
Его спасли, как еще десятки раз спасали меня и потом. Пожалуй, я в равной степени порождение Бога, мамы с папой и врачей…
Вскрыть горло, которое вдруг перестало дышать… Это называется трахеотомией и оставляет шрам на том месте, где была вставлена металлическая канюля, такая фистула, которую требовалось прикрывать пальцем, желая что-то произнести, иначе из горла вырывался только свист. А еще, когда захочешь что-то выпить или съесть, в противном случае все норовило через эту канюлю вылиться. Приятно? Не слишком. Большинство моих колье изготовлены так, чтобы шрам прикрыть.
К тому же была угроза потери голоса или того, что он останется хриплым. Нежная, чистенькая барышня с хриплым вульгарным голосом? Нет уж, лучше немая, так элегантней. В результате я победила все – голос, и вполне приличный, остался со мной.
Конечно, сделав нам рекламу и превратив в звездочек, MGM заботилась о нашей внешности, особенно это касалось моей, потому что прыщ у звездочки, амплуа которой «соседская девчонка» или «сорванец», это не катастрофа, а вот на лице чистенькой, ухоженной «маминой дочки» с приличным воспитанием – трагедия. Любой чих – проблема, покраснение кожи от солнца – повод для беспокойства, а уж юношеские угри и вовсе катастрофа. К маминым наставлениям и заботам по поводу всегдашней ухоженности прибавились студийные.
Я думаю, звездой я стала в один совершенно определенный момент. Уже не помню, что именно не устроило Луиса Барта Майера, наверное, очередное превышающее пределы разумного требование моей мамы, но Майер накричал на нее. И я в ответ заорала так, что зазвенели стекла в окнах:
– Да пошли вы к черту со своей студией! Пойдем, мама.
Мне было одиннадцать, и я посмела наорать на всесильного Майера. Мама покорно отправилась за мной, потому что после такого даже на коленях прощение не вымолить. В приемной было тихо, как на кладбище, на меня смотрели, словно провожая в последний путь. Нагрубить Майеру значило вычеркнуть себя из списков актрис на веки вечные…
Я шла и ловила улыбки – у кого-то сочувствующие, у кого-то ехидные, у кого-то перепуганные. Кто-то радовался моему поражению, кто-то жалел маму, кто-то боялся, что теперь гнев всесильного босса падет и на них тоже. А мне вдруг стало смешно, стоит ли работать, вот так, боясь каждого шороха?
Знаешь, что сделал Луис Майер? Ни-че-го! Он молча проглотил мое хамство. И дело
