прежде всего, связаны не с неким «особым путем», отличным от России, выбранным Белоруссией и Украиной, а с попаданием Западной Руси в зону польско-католического геополитического и культурного влияния. Именно это влияние и было основным фактором, оказывавшим «возмущающее» воздействие на самосознание предков белорусов и украинцев. Причем это воздействие было двояким.
С одной стороны, польско-католический экспансионизм порождал сопротивление западнорусского православного населения и побуждал его искать помощи и поддержки у набиравшего силы Московского государства. Таким образом, польская экспансия парадоксальным образом стимулировала контакты между Западной и Восточной (Московской) Русью и не давала «угаснуть» идее общерусского единства. Более того, нарастающее давление со стороны католиков способствовало росту престижа и авторитета Московского государства — защитника православных — в глазах западнорусов. Благодаря этому общерусская идентичность из «киевоцентричной» постепенно становится «москвоцентричной».
Итогом этих тенденций и стала общерусская национальная идея, причем, как было показано выше, свое развитие она получила не только на западнорусских землях в составе Российской империи, но и в Галиции и Карпатской Руси, подконтрольных Австро-Венгрии.
К этому времени окончательно оформляется «москвоцентричный» характер русской идентичности. Неслучайно именно в XIX веке Александр Сергеевич Пушкин Пушкин произнесет сакраментальную поэтическую фразу «Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось». Великороссия становится геополитическим и культурным лидером русского мира. Созданные здесь культурно-языковые стандарты начинают восприниматься как образцы людьми русской ориентации в Западной Руси.
Белорусский и украинский (малорусский) языки воспринимаются как провинциальные региональные варианты общерусского языка, литературным стандартом которого становится созданный на преимущественно великорусской основе язык «московско-петербургского» периода. Подобное восприятие не несло в себе ничего обидного и унизительного для белорусов и украинцев/малорусов, отражая объективное для того времени соотношение культурных потенциалов трех частей исторической Руси.
Особо следует подчеркнуть, что общерусская идея вовсе не отказывала белорусскому и малорусскому/украинскому языку в праве на существование и развитие и вполне лояльно относилась к существованию региональных литературных норм.
В отличие от белорусского и украинского национализма, видевших в распространении русского литературного языка в Белоруссии и Украине угрозу местным языкам, общерусская идея рассматривала сосуществование общерусской литературной нормы наравне с местными наречиями как органичное и взаимодополняющее.
В чем-то общерусская языковая доктрина перекликалась с чехословакизмом и его концепцией чехословацкого языка, включающего два варианта литературной нормы.
Вот как, в частности, формулировал свой взгляд на соотношение белорусского и русского литературного языков западнорусский лингвист и этнограф Ефимий Федорович Карский: «Литература белорусская, отличающаяся жизненностью, как провинциальная, будет существовать и развиваться. Что же касается белорусского языка, которым говорит простой народ, то, желая ему всякого процветания в будущем даже до мирового значения, я по вопросу о введении его сейчас в науку как языка высшего и даже среднего преподавания держусь приблизительно такого же взгляда, какой был высказан в последнее время и одним беспристрастным поляком (проф. И. А. Бодуэном-де-Куртенэ), именно, „что белорусский язык столь близок к языку великорусскому, что ему вряд ли удастся удержаться рядом с этим последним. Для нужд изящной литературы и для нужд науки, белорусы будут, вероятно, пользоваться и впредь языком, выросшим на великорусской почве“ — прибавим от себя — не без участия других русских наречий, в том числе и белорусского»{14, c. 648}.
Таким образом, общерусская национальная идея была объективным следствием этнополитических процессов на пространстве исторической Руси, свидетельствующим, что культурная связность этого пространства никогда не прерывалась.
С другой стороны, длительное господство Польши в Западной Руси способствовало упадку и ослаблению западнорусской культуры, вытеснению людей русской ориентации из политической и культурной жизни государства, стимулировало польскую ассимиляцию местного населения, прежде всего, аристократии.
Рост католического экспансионизма способствовал оттоку значительной части русских православных элит в Московское государство. Так, после Кревской и Городельской уний, зафиксировавших привилегированное положение католиков, произошел массовый исход русских князей, включая обрусевших Гедиминовичей, в Москву. Впоследствии многие видные западнорусские православные деятели, такие, как Симеон Полоцкий, также предпочитали эмиграцию в Москву политической борьбе с польско-католическим экспансионизмом у себя на родине.
Все это снижало «иммунитет» западнорусского общества, подрывало его способность к сопротивлению культурной и политической экспансии с Запада. Кроме того, ситуация в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой способствовала выдвижению на первые позиции в западнорусском обществе конформистов, готовых пожертвовать ради политического благополучия традиционной религиозной и культурно-языковой идентичностью.
Все это способствовало глубокому упадку западнорусской культуры в XVII–XVIII веках.
Западнорусская культура низводится на уровень «попа и холопа», облик же «высокой» культуры определяет полонизированная аристократия и мелкая шляхта.
Имена многих видных деятелей польской культуры и истории этого периода связаны с территорией нынешних Белоруссии и западной Украины, что порождает в польском сознании восприятие этих земель как «своих». Кардинально преобразуется культурный ландшафт — в этот период архитектурный облик Западной Руси в значительной степени определяется католическими костелами и монастырями, помпезными зданиями иезуитских коллегиумов, усадьбами польских помещиков и тому подобным. Большинство архитектурных памятников, сохранившихся на территории Белоруссии, относятся именно к «польскому» периоду, что нередко создает искаженное представление об истории и культуре страны.
Мощное польское присутствие существенно осложняло и тормозило интеграцию Западной и Восточной Руси в рамках Российской империи. Поляки грезили о возрождении Речи Посполитой в ее «исконных» границах и стремились заручиться поддержкой среди западнорусского населения, агитируя его в пропольском и антироссийском духе. Несмотря на то, что в XIX веке. Западная Русь уже входит в состав России, здесь по-прежнему идет ожесточенная борьба за умы и сердца западнорусов.
Помимо собственно поляков и ополяченных, в Западной Руси сложились группы с деформированной «переходной» идентичностью, явившиеся продуктом неполной, незавершенной полонизации.
Они во многом утратили связь с русской традицией, но в то же время все еще сохраняли особую «местную» идентичность, отличную от общепольской.
Формированию подобной «переходной» идентичности, в частности, поспособствовало униатство. Уния в свое время была попыткой компромисса определенных западнорусских кругов между лояльностью польско-литовскому государству и сохранением русской идентичности. В конечном счете, уния превратилась в очередной инструмент полонизации, в то же время, сохраняя многие элементы православной обрядовости и старой русской идентичности и не давая униатам окончательно слиться с поляками. Это, в свою очередь, способствовало по мере ослабления Польши возникновению в униатской среде русофильского течения, лидеры которого во главе с епископом Иосифом (Семашко) осуществили в 1839 году воссоединение унии с православием.
В то же время, очевидно, что последствия унии сказывались еще долго после ее формальной ликвидации. Сохранялась определенная отчужденность и напряженность между «древлеправославным» и бывшим униатским населением. Поэтому неудивительно, что бывшая униатская среда становится весьма благодатной для сепаратистских белорусского и украинского проектов, направленных против как русского, так и польского присутствия.
Помимо бывших униатов, к этой группе следует отнести
