т. д. забывает, что он печатает стихи, а не обложки к конфектам Абрикосова. Рубанович, безконечно засахаренный, выделяется музыкальностью, самообладаньем, четкостью образов. Только отсутствие самокритики позволило ему рядом с «Жемчужиной» (где a propos одна строка из В. Брюсова) поместить «Хвалу возлюбленной», явно пародию на стихи г.г. Ратгаузов и Цензоров. Впрочем вспоминая его участие в «Антологии» никакого прогресса не видно. Сидоров довольно хорош в «Chansons du fou». Несмотря на всю древность стихов этого рода, только у него заметна работа, стремленье от надоедливых рифм к кокоткам-ассонансам. Станевич пишет так безпритязательно-неуклюже, так хрестоматично, что ея строчки назвать стихами почти преступно. Обложка работы Боброва с искусством, конечно, ничего общаго не имеет.
Вот они – авторы «Лирики»! Как они напоминают автоматы в заграничных ресторанах! Бросить 10 пфенингов – и льется кофе или шеколад ровно на 10 пфенингов! Самая Очаровательная! Не бросайте в этот автомат монеты! Никому не приходит в голову серьезно критиковать художественную сторону папиросных этикеток, «Русских Ведомостей», афиш на столбах, стишки дяди Михея. Еще пара таких изданий, как «Лирика», и это книгоиздательство можно будет причислить к этому почетному рангу.
Аббат Фанферлюш.
Пир во время чумы
Выпуск II. Мезонин Поэзии. Октябрь 1913.
Как бы интродукция
Пир! Негр мимо
Провозит за трупом труп.
Отчаянье, пир не громи мой
Медью литавр и труб.
Прошлаго вовсе не было.
В руки люстры и бра!
Не усеивай пеплом
Осколков баккара.
Негром зарыты друзья все.
Стол этот длинный к чему?
Пирую на бархате! Славься
Ты, выдумавший чуму.
Лампочки Мэри зажгла нам.
Мэри умерла.
Чокнемся стаканом
Чистаго стекла!
Падают звезды. Здравствуй!
За мной ты приходишь сама.
Пью за убийцу – час твой –
Чокнемся, чума!
Еще председатель не плакал.
Мой трагический тост за гостей,
За фейерверки и факел
И террор и пурпур страстей!
Рябчики, клапаны устриц,
Розы! gargon, du vinaigre!
Пируем в оранжевой люстре
Я и чума и негр.
Хрисанф.
Paris.
Игорь Северянин
Гашиш Нефтис
Ты, куря папиросу с гашишем,
Предложила попробовать мне,
И отныне с тобою мы дышим
Этим сном, этим мигом извне…
Голубыя душистыя струйки
Нас в дурман навсегда вовлекли.
Упоительных змеек чешуйки
И бананы в лианах вдали.
Писки устрицы, пахнущей морем,
Бирюзовая теплая влажь…
Олазорим, легко олазорим
Пароход, моноплан, экипаж!
Все равно, что угодно, но только,
Чтобы было движенье и лет.
Может быть оттого, что ты полька,
Может быть оттого, что я лед.
Ах, в картине, в стихах ли, в романсе
Светозарь, олазорь, впечатлей
Наш гашиш, где, под танцы шимпанзе
Злосверкательны кольчики змей!
Так одевьтесь, все жены одевьтесь,
Как одевил порочность Уайльд,
Как меня юно-древняя Нефтис,
Раздробив саркофага базальт.
Игорь-Северянин.
Веймарн,
1913
Вадим Шершеневич
Тост
Интуитта
Княгине М. У.
Мы были вдвоем, княгиня гордая!
(Ах, как многоуютно болтать вечерами!)
Следили за нами третий и четвертая
И безпокой овладевал нами.
К вам ужасно подходит Ваш сан сиятельный;
Особенно, когда Вы улыбаетесь строго!
На мне отражалась, как на бумаге промокательной,
Ваша свеженаписанная тревога.
Мне пить захотелось и с гримаскою бальной
Вы мне предложили влажныя губы…
И страсть немедленно перешла в аттаку нахальную
И забила в барабан, загремела в грубы.
И под эту надменную военную музыку
Я представил, что будет лет через триста…
Я буду в ночь узкую, тусклую
Ваше имя составлять из звездных листьев.
Ах, лимоном не смоете поцелуев гаера!
Никогда не умру! И, как Вечный Жид,
Моя интуитта с огнекраснаго аэро
Упадет вам на сердце и в нем задрожит.
«Нам аккомпанировали наши грусти…»
Нам аккомпанировали наши грусти…
Танцовала мгла.
Еще секунда и сердце опустит
До ног халат.
И уродцы смеялись на люстре
И на краю стола.
И было устало… Как будто в конверте,
Мы в зале одни…
Время калейдоскоп свой вертит…
Я устал от домов и книг.
Пусть внезапный бас в револьвере
Заглушит мой вскрик!
Жизнь догорела, как сиреневый кончик,
Вашего сургуча…
Страсти все меньше, все тоньше…
Плакать. Молчать.
Пусть потомки работу окончат:
На сургуч поставят печать.
Лианозово.
Пансион «Алтуфьево».
«Вы не думайте, что сердцем-кодаком…»
«Фотографирует сердце».
Хрисанф.
Вы не думайте, что сердцем кодаком
Канканирующую секунду запечатлеете!..
Это вечность подстригла свою бороду
И зазывит на поломанной флейте.
Ленты губ в призывчатом далеке…
Мы – вневременные – уйдемте!
У нас гирлянды шарлатаний в руке,
Их ли бросить кричащему в омуте?!
Мы заборы новаторством рубим!
Ах как ласково новую весть нести…
Перед нами памятник-кубик,
Завешенный полотняной неизвестностью.
Но поймите – я верю – мы движемся
По проспектам электронервным.
Вы шуты! Ах, я в рыжем сам!
Ах, мы все равны!
Возвратите объедки памяти!
Я к памятнику хочу!.. Пустите!
Там весть об истеричном Гамлете
(Моем друге) стоит на граните.
Ломайте и рвите, клоуны, завесы,
Если уверены, что под ними принц!..
Топчут душу взъяренные аписы!
Я один… Я маленький… Я мизинец!..
«Порыжела небесная наволочка…»
