других, иной раз оказывают вящую глупость, говоря вещи, которым и дрозденок не поверит, и сорочата из Валькамоники[43] едва молвили бы такое, что говорят они? [13] Не прекрасна ли у Плиния история, что Филет Косский, сочинитель элегий, был так тонок и легок телом, что приходилось привязывать ему свинец к ногам, чтобы порывом ветра его не уносило?[44] [14] Не прекрасны ли и две истории, изложенные Авсонием и Понтано,[45] — что Кеней и Тиресий сделались из мужчин женщинами, сменив обличье, как гончар превращает кувшин в горшок, пока сыра еще глина? [15] Не менее занятна и другая повесть Плиния:[46] в Тарквиниевом озере были две рощи, носимые туда и сюда, иногда образуя треугольное очертание, иногда квадратное или круглое. [16] И это не отдает фенхелем:[47] трава по имени ахеменида, брошенная средь вражеских полков, заставляет их показать тыл и обратиться в бегство вопреки их намерению.[48] [17] Лициний Муциан[49] рассказывает весьма изящно, что видел в Аргосе женщину по имени Арестуза, которая вышла замуж за мужчину, а в день свадьбы сама сделалась мужчиною, отрастив бороду и мужской член, впоследствии же нашла себе жену, превратившись, по его словам, в мужа. [18] Другая история, рассказанная Целием,[50] тоже не смердит ромашкой: некий Марино, спереди человек, а сзади конь, трижды умирал и трижды чудесно воскресал из мертвых. [19] Не менее великолепна история, рассказанная Элианом:[51] он повествует, что у Птолемея Филадельфа был олень, таким образом вышколенный, что явно понимал своего наставника, когда тот говорил по-гречески. [20] Еще одна, рассказываемая Плинием, вполне чудесна:[52] в Лимире, ликийском источнике, посвященном Аполлону, рыбы, призванные троекратно волынкою, повинуются звуку и немедленно выходят на поверхность.
[21] А Пьетро Мехия[53], заимствуясь у других, передает историю совершенно невероятную: некий Кип, бывший царем, однажды внимательно глядел, как бились два быка, а потом лег спать с этой картиною в уме, чтобы по пробуждении обнаружить, что на голове у него выросли бычьи рога. [22] Этот человек, возможно, был из школы философа Протагора, который от дурацкого простодушия осмелился утверждать, что все, что ни покажется человеку, таково и есть на деле, так что Платон взял на себя труд выговорить этому помешанному,[54] заслуживавшему быть тысячу раз повешенным, замечая, что, если это правда, тогда ему кажется, что Протагор, утверждая это, несет околесную, и в согласии с его утверждением так оно и есть.
[23] Но кто пожелал бы обсудить без упущения все безрассудства, изреченные многочисленными учеными людьми, и поведать все сумасбродства, совершенные людьми всего мира, тот взял бы на себя бремя, способное изнурить и Атланта, не говоря уже о малосильном остроумии и грубой памяти такого ничтожного сочинителя, как я. [24] Довольно того, что всякий может справедливо воскликнуть с мудрецом: Я видел все, что делается под солнцем, и вот, все суета и томление духа.[55]
[25] Были всех суетней и подлинно безумны египтяне, поклонявшиеся луку, порею и чесноку как своим божествам, по утверждению Ювенала в пятнадцатой сатире.[56] [26] Были воистину глупы и вавилоняне, поклонявшиеся богу Белу, которому они подавали столько блюд на трапезу, что ими могла насытиться тысяча человек.[57] [27] К безумцам высшей пробы принадлежали и римляне, которые приносили божественные жертвы такой блуднице, как Флора, и поклонялись Стеркуцию как богу, поставив его — столь же недостойно, сколь и постыдно — начальствовать над отхожими местами и навозом.[58]
[28] Но к чему мне исчислять безрассудства древних, если наш век есть истинное зрелище помешательства, настоящая кладовая всяческих сует, какие только под силу сотворить человеку в свете? [29] Когда причуды алхимиков[59] ценились больше, чем сейчас, так что многие великие удостоивают войти в мастерскую и поддувать мехами горн, чтобы приобщиться школе Гебера и Мориена,[60] и каждый из них сумасбродней, чем белены объевшийся? [30] Когда лихорадочней искали нелепой каббалы Раймонда,[61] который своим весьма несовершенным искусством норовит заставить ослов плясать, как берберийских жеребцов, и нестись во весь опор — тех, кто по природе способен лишь трусить рысцой? [31] Когда еще была такая пропасть составляющих календари или альманахи, полные лжей? ведь на Риальто[62] можно найти даже предсказания человека, выпивавшего сотню яиц поутру, чтобы не угодить в Больницу помешанных. [32] Однако этот несчастный не избегнул злотворного влияния звезд и планет или его собственной недоброй звезды: пришлось ему водвориться в Больнице помешанных грошовым астрологом, ибо за такую мзду сбывает он свои поделки, достойные корзинщика.[63]
[33] Когда еще бродила по миру такая тьма знахарей и шарлатанов, которые, объявляя себя врачами с дипломами Болонского университета, под конец оказываются холостильщиками из Норчи[64] и продают кожаные набрюшники вместо мази от чесотки? [34] Когда еще было такое изобилие тех, кто ищет новых тайн, так что даже в Бергамо объявился один, хвалившийся, что знает секрет, как обратить турок, и готов был продать его одному врачу, моему другу, за сорок сольди, если бы тот захотел? [35] Такая важная была вещь, что сведай о ней болонский Фьораванти — впал бы в отчаяние, что не включил ее в свои «Врачебные причуды» под названием Ангельского и божественного Эликсира Фьораванти.[65] [36] Когда еще представлялось взору так много невежд, которые, обладая остроумием не Архимеда, но Кабалао,[66] устраивают на чердаке нужник вместо голубятни и змеиную яму вместо рыбного садка?
[37] В общем, весь мир полон безумия с головы до пят, и кто выедает себе мозг на один манер, кто на другой; кто с ума сходит от мирской славы, почитая себя большим козырем, хотя стоит меньше сапожника;[67] кто так заносится от четырех cuius,[68] вызубренных наизусть, словно он эрцгерцог всей древности, и греческой и латинской; иной накрепко шнурует штаны, затем что имеет в своем распоряжении десять скуди, с трудом накопленные в двадцать лет поста; иной бодро выступает, словно царь Каппадокии,[69] ибо видит себя возведенным в палаческую должность, хотя всякому ведомо, что вложить должность в руки недотепы — что дать ослу играть на лире;[70] иной расплывается от удовольствия, обзаведясь свитой из четырех оборвышей, как Франдоне шутов среди обезьян Сории;[71] другой ведет себя, как сер Каппоккья[72] по уму и как quamquam[73] по учености, чувствуя себя главной кеглей,
