о больших деньгах, нешуточных страстях и пресыщении жизнью – или о чем-то не менее вопиющем.
– Понимаешь в чем дело, мне скучно жить, в свои семнадцать я перепробовал все, что люди не успевают попробовать за всю жизнь, – раскачивал я, подразумевая под этим несколько половых актов, дюжину поездок в дальнее зарубежье и с полсотни выкуренных косяков. Я пребывал под сильным впечатлением от лермонтовского «Героя нашего времени», разобранного вдоль и поперек при подготовке к экзамену по литературе, и взял моду вешать телочкам за рефлексию и хандру, проводя показательный самоанализ с метаниями между Печориным и Грушницким – кто же я, черт возьми.
– Это юношеский максимализм, у тебя впереди еще столько всего, ради чего стоит жить… – переубеждала меня Лиза.
– Я думаю забить на университет и свалить в Шао-Линь, – с видом бывалого отвечал я.
– Отдыхать?
– Нет, хочу стать монахом.
– Зачем монахом? – удивилась она, – не надо тебе в Шао Линь!
– А что меня здесь держит?
– Уверена, здесь тебя ждет большое будущее.
– Это мирское…
– Ты самый странный человек, которого я когда-либо встречала! – покачала она головой.
Не знаю, почему телочки так велись на подобные бредни, но в тот момент меня больше заботил производимый эффект нежели хреновы психологические механизмы. Я поднялся с пола и, опершись задницей о подоконник, посмотрел на небо – ни одной звезды. Я протянул Лизе руку. Она нежно посмотрела мне в глаза и, сжав мою ладонь в своей, готова была оказаться в моих объятьях, но, поднимаясь, больно ударилась спиной о створку открытого окна и вновь оказалась на полу. Наши руки разомкнулись. Она застонала.
Я буркнул что-то об улетучившейся магии и вышел с балкона.
В гостиной надрывались колонки, какой-то парень в трусах и расстегнутой сорочке под запонки стоял на столе с бутылкой виски и читал рэп в унисон с доносившимся из колонок треком – впрочем, на него никто особо не обращал внимания. Вокруг бесновались телочки, кто-то танцевал, вульгарно потрясая жопой, кто-то просто валялся на диване, уже не в силах стоять на ногах. Заглянув в одну из спален, я наткнулся на оргию – несколько человек с упоением жарилось в родительской постели, а в чьей-то заднице пикантно поблескивала пустая пивная бутылка. Я быстро закрыл дверь и прошел на кухню. За столом вокруг запотевшего пузыря с водкой сидели три чувака с суровыми лицами и обсуждали что-то очень мужественное, в глубине души ненавидя себя за то, что стесняются подойти к девочкам. Словом, это была стереотипная студенческая вечеринка, немного более разнузданная, чем обычно, в виду знаменательного повода. Сделав круг почета и убедившись, что ничего интересного не происходит, я вернулся на балкон. Лиза все еще сидела на полу со своим стаканом.
– Ты в порядке? – спросил я.
– Да, все нормально, – казалось, она уже забыла о случившемся, – спать хочу.
– Я тоже. Поднимайся, а то здесь уснешь.
Я помог ей встать и отвел в свободную комнату. Упав на кровать, мы какое-то время молча лежали рядом. Было очевидно, что у нас будет секс, но я не хотел сразу же набрасываться на нее – мне просто нравилось лежать с ней так, ничего не делая. «С ума сойти, – думал я, – еще утром я был просто мальчишкой предпризывного возраста, которому понравилась незнакомая красотка на улице, а сейчас я уже студент МГУ, валяюсь с ней в постели, и с минуты на минуту мы будем жариться». Размышляя так, я провел минут пять или десять в бездействии, пока не испугался, что кто-то из нас может заснуть и тогда все пойдет прахом – наутро после подобных вечеринок обычно бывает не до секса. Поэтому я поднялся на локте, коснулся ладонью ее щеки и поцеловал красивые разомкнутые губы, намазанные этой пастельной бледно-розовой помадой – как в начале нулевых красилась Дженнифер Лопез. Обошлось без подвигов. Мы быстро перепихнулись и с чувством выполненного долга вырубились до утра.
После полудня все проснулись злые и помятые с жесточайшим сушняком и, надо полагать, убийственным перегаром. Я открыл глаза. Лизы рядом не оказалось. Я наткнулся на нее выйдя из комнаты – она выглядела немного отекшей, но все же куда более свежей, чем я.
– Доброе утро, – натянуто улыбнулась она.
– Доброе.
– Как ты себя чувствуешь?
– Плохо, но, думаю, лучше, чем выгляжу, – судя по ее ухмылке, я попал в яблочко.
Наскоро умывшись и выпив кофе, все разъехались по домам, предоставив хозяйке квартиры заняться уборкой. Впереди меня ждала Сицилия.
6
Вернувшись в Москву и взяв курс на радикальную смену образа, я отпустил длинные волосы, как в 60-е носили Биттлз, а в 00-е преимущественно чеченцы; дорвавшись до магазинов дизайнерских шмоток, стал методично заполнять гардероб вальяжными замшевыми пиджаками, туфлями из меха несчастных пони, клешами из затертого денима, стоившего жизни десяткам турецких рабочих, запрещенными леопардовыми куртками от старушки Вивьен, немыслимыми брендированными панамами и прочим китчем.
Гигиена и забота о внешности были возведены в статус религии. Каждое утро я проводил по паре часов в ванной – принимал душ, мазался всякой хренью, тер скрабом лицо, возился с бровями и укладкой. Упаковки геля для волос мне хватало в лучшем случае на пару недель. Маникюр, педикюр, солярий каждые три дня – все это стало образом жизни. «Тот самый Марк, который в розовом» – объясняли друг другу студентки, «ну, самый загорелый парень в МГУ». Это казалось вполне себе титулом.
Понаблатыкавшись за год занятий с репетитором по литературе, я стал бесстыдно втирать телочкам за тоску, жонглируя мотивами и персонажами русского реализма, пописывать лиричный рэп со ссылками на классиков и эксплуатировать образ так называемого дабл-рок – что расшифровывалось как полурэперок-полупидарок – или метросексуального рэпера. Не знаю, как я это выдумал, но все были в восторге.
Весь свет московского университета с самого утра собирался в третьем доме по улице Академика Хохлова – легендарном кафе Макс МГУ, ныне закрытом. То была святая святых, Мекка для безудержных мажоров. Макс слыл единственным местом в мире, где даже в девять утра телочки не появлялись без вечернего макияжа и туалета. Тут и там мелькали сумки Луи Виттон в количествах таких, что на них впору было открывать сезон охоты – с каждым днем их становилось все больше и больше, и вскоре уже нельзя было поручиться, какие из них куплены в подземном переходе на Пушкинской, а какие в бутике на углу Столешникова. Виноваты же, как водится, были кавказцы – на
