ещё барахтался, пытаясь повернуться на бок, но тщетно. Парень действительно тонул, водя руками в воздухе, поглаживая горящую грудь.
Воздуха не хватало. Не каждый вдох втягивал его в лёгкие. Казалось, что где-то уничтожили весь кислород, но над Лёней навис мужчина, не испытывавший никаких затруднений с дыханием.
А может никто и не стоял рядом. Голова подростка запрокинулась к небу. Он точно видел только две вещи: тьму и фонарную лампу прямо над собой. Пытаясь сделать вдох, пытаясь позвать на помощь и приподняться, вернув контроль над телом, Лёня не отводил взгляда от яркого света. Вокруг него начали плясать звёздочки горчичного цвета. Их становилось больше и больше, а голову как будто сдавливало повышавшимся внешним давлением. Пропало ощущение жара и холода, боль в ране постепенно уменьшалась. Но и тело как будто пропало. Лёня вдруг смог выловить из мыслей лишь одну: он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег чьим-то могучим усилием. Рыбой, попавшейся на крючок, а теперь погибавшей в агонии.
Он ещё мог сказать, кто он есть. Если бы умел шевелить губами и издавать понятные другим людям звуки. Однако, всё пропало из поля зрения, из головы. Свет фонаря становился ярче, а тьма вокруг него наоборот сгущалась. Может быть это веки закрывались, не в силах противиться раздражающему свету. Но вот в чём дело: фонарный свет вовсе не раздражал. Лёня смотрел на него и в некоторых мыслях умолял его не гаснуть, хотя тьма начала выдавливать световое пятно в центр, уменьшая размер.
Оболочка, в которой Лёня оказался, перестала принадлежать ему. Она перестала находиться где-то, чувствовать что-то. Остались только ограждающие стены и мысли, пришедшие в относительный порядок на короткий период времени.
А свет всё уменьшался в размерах, пока не сузился в совсем мелкую точку. Она манила за собой сквозь тёмное пространство. Она обещала жизнь. Но Лёня не находил сил и возможности следовать за ней, наоборот отдаляясь, падая вниз.
«Это и есть смерть? Пустота и ощущение полёта?»
«Больше ничего не чувствуется. Где холод нашей осени? Где огонь раны?»
«Где все мои страдания и боль, что я нёс с собой? Ничего нет.»
«Вместо этого я погружаюсь в темноту в склепе тела, запертый в нём без шансов что-то сделать и почувствовать.»
«Какой же я маленький… Беспомощный…»
«Был ли я всегда таким? Кажется, что да. Реальность никогда не учитывала меня в своих планах.»
«Всё? Теперь с этим покончено? Вот так завершаются страдания?»
«По чьему-то хотению я в мгновение заперт в теле, обречённый угасать.»
«Только сейчас осознаю, что я — никто. Песчинка…»
«Как же можно было дойти до такого?»
«Ублюдский ты Лёша… Зачем ты… Мы бы забрали лишь еду!»
«А теперь оба пропали из мира. Ни страданий, ни счастья. Неужели тебе не хватало Милены для наслаждения?»
«Глупо… А я больший глупец! Зависть сгубила меня!»
«Сейчас бы держал в руках хлеб и ел. Высшее наслаждение после дней голода.»
«Как же мне жаль… Даже не заплакать. Не завидуй я так, не будь таким нуждающимся в компании… Дожил бы до конца войны!»
«И исправил бы всё, что творил. Создал бы нового себя на руинах, а родители гордились бы сыном…»
«Как же всё это несправедливо… Почему со мной произошло такое? За что?»
«Грёбанный мир. Грёбанные правители! Мои страдания — ваша заслуга! И смерть моя, и мои родителей — тоже!»
«Я встречусь с вами ещё! Но… Видимо всё… Света почти не осталось. Закончим на этом.»
«Там… Кто-то есть? Мама? Папа? Это вы? Если да…»
Но разум угас быстрее, чем Лёня успел додумать обращение к родителям. Очередная жертва войны лежала с остекленевшим взглядом, устремленным к фонарю, а вокруг неё валялась разброшенная дешёвая гуманитарная помощь, только бы люди не умерли с голоду в этом аду.
